Темная комната
Шрифт:
— Шторы, — спокойно ответил он.
На всё ещё дрожащих ногах я подошёл, потрогал шторы. Никогда не видел таких: толстые, плотные, они словно специально были сделаны так, чтобы ни капли света не просачивалось в комнату.
— Интересно, — сказал я, ощупывая их. — Похоже… на толстое одеяло. Кому же так нужно было, чтоб совершенно сюда свет не проходил?
Гага пожал плечами.
— И всё-таки странно, — сказал я. — Кто это комнату замуровал и зачем? Что-то, видно, плохое связано с ней! Странно только, что никто из живущих в доме не
— Видно, что-то произошло, когда ещё другие люди тут жили, — предположил Гага.
— Думаю, надо осмотреть её — что-то в ней не то!
Долго мы осматривали комнату: поднимали отставшие паркетины, заглядывали за отвисшие, отсыревшие обои. Перелистывали ставший грязным календарь, с верхним листком на нём: 12 марта 1942 года — вот с какого времени, оказывается, никто тут не бывал!
Часа приблизительно через два догадался я открыть чугунную дверцу кафельной печки в углу. На дверце была выпуклая надпись: «Черепов и К°. Железные и кафельные печи». Из открытой дверцы на железный лист перед печкой посыпались осколки битого кирпича — вся «пасть» печи была почему-то набита осколками кирпича. Мы стали быстро выгребать кирпичные осколки и увидели наклонно стоящий в печи шершавый ржавый цилиндр. Мы долго неподвижно смотрели на него.
— Бомба! — проговорил наконец Гага.
— Ну, молодцы вы! — сказал нам потом наш участковый милиционер (после того как бомбу из дымохода вытащили, и все снова вернулись в дом). — Если бы вы не обнаружили её — могла бы рвануть: может, через сто лет, а может, через неделю.
— А может, и никогда! — проговорил Гага (он явно завидовал мне — ведь это я догадался осмотреть комнату).
— Ну, на это надеяться глупо! — строго сказал участковый. — Бомба — это вам не хухры-мухры! Вы не видели, конечно, а я повидал! По тысяче бомб в день на город падало, и только очень редкие не разрывались, как эта.
— А почему жильцы те не сообщили про неё? — спросил Гага.
— Этого мы не узнаем уже. Испугались, наверное, заспешили. Быстро заперли дверь туда, мебелью задвинули, чтобы никто не вошёл, а сами ушли. Кто-то, может, помнил потом, что есть нехорошее что-то здесь, а что — уже и стёрлось. Так эта комната с той поры и простояла, с мрачной тайной своей.
— А почему она тёмная такая была? — спросил я. — Почему так надо было, чтоб ни один луч света в неё не проникал?
— Да наоборот всё, — усмехнулся участковый. — Делалось, чтобы из комнаты свет не выходил! Светомаскировка была… от вражеских самолётов.
— Ясно теперь! — сказали мы вместе (но я, конечно, на какую-то долю секунды раньше)…
— В известном смысле ты прав, — говорил я, когда мы с Гагой выходили во двор. — Действительно: в комнате этой в другое время попадаешь — примерно на сорок лет назад. Так что
— Ну спасибо и на этом! — усмехнулся Гага.
В следующее воскресенье я отдыхал, и вдруг появился взъерошенный Гага.
— Ну что? — спросил он меня. — Ты решил, что это уже всё?
— А разве нет? — удивился я.
— Разумеется, нет! — проговорил он. — Выйдем! Дельце есть!
— Что ещё за дельце? — спросил я.
— Да тут… грубая физическая сила нужна.
— Грубой силы у меня мало.
— Придётся тогда кого-то ещё… в тайну посвящать.
— В какую тайну?
— Да надо кое-что вынести оттуда.
— Откуда?
— Неважно. Ты идёшь?
— Нет уж, ты скажи, что вынести? Я и так уже вынес немало!
— Да так, пустяки… В одном из дальних помещений подвала удалось странные ящики обнаружить!
— И что же в них странного? — сказал я по возможности спокойно. — Обычный какой-нибудь склад.
— Да нет. Не совсем обычный, — сказал Гага. — Надписи на тех ящиках старинные, с буквой «ять»!
— Ну и что же это за надпись? — Я почувствовал подступающий восторг.
— Да так. Фамилия одна, — уклончиво проговорил Гага.
— Остроумов! — закричал я и радостно захохотал. Гага оцепенел.
— Ты что же… побывал там? — выговорил он.
— А мне и не надо там бывать! — Я радостно захохотал. — Я и так могу догадаться! Аналитический ум! — Я звонко шлёпнул себя ладошкой по лбу.
Гага стоял совершенно убитый.
— Ну ладно, — я положил ему руку на плечо. — На мою грубую физическую силу ты тоже можешь рассчитывать.
Поскольку предстояло тащить тяжёлый ящик, пришлось и Долгова с Маслёкиным пригласить с нами, — правда не рассказывая все до конца, — до конца мы и сами не знали. Оба они согласились с радостью — Маслёкин, наверное, надеялся, что в ящиках каким-то чудом окажутся всё-таки кассетные магнитофоны, а Долгов, видимо, рассчитывал получить какие-то данные, которые легли бы краеугольным камнем в основу его будущей диссертации.
Когда мы, уже вчетвером, вошли в ту комнату, — она не была уже тёмной, светомаскировка с окон была снята, — вдруг небо за окном почернело, пошёл снег, — это в конце-то мая! Помню, я испугался, но не очень: всё может быть в нашем климате. Потом мы спустились по винтовой лестнице в подвал.
В полной тьме мы нащупали тяжёлый ящик, впихнули его по лестнице наверх. За окном всё ещё шёл снег. Мы вытащили ящик в коридор Гагиной квартиры — и увидели солнце за окном. «Мало ли что бывает в нашем климате!» — подумал я. Без всякой посторонней помощи, сами, отволокли ящик во второй двор.
Наступил торжественный момент вскрытия. Под крышкой лежала в два слоя гофрированная бумага.
— Классная упаковочка! — замирая, проговорил Маслёкин.
Гага дрожащими руками свернул бумагу в трубку. В фанерных ячейках торчали бутылочки, завёрнутые ещё дополнительно в какую-то сухую растительную плёнку.