Темная сторона любви (Рассказы)
Шрифт:
Потом она подошла ко мне. Меня била дрожь от мысли, что вот сию секунду я могу обнять и прижать к себе тело, которое уже месяц доводило меня до исступления. Когда мои руки побежали по его поверхности, мне оно показалось шелковым чехлом, в который налили горячую кровь. Стоило легко стиснуть его, он порвется и из него прольется само желание, обжигая руки…
Рыжая тянула меня к себе, одновременно отступая, я никак не мог впиться в нее, ловил губами выпуклости и складки, пока мы не оказались на спине белого шпица.
На улице мы оставили белый день, а здесь, в “келлере”, стоял сырой мрак. Только печью
Казалось, я по самые плечи погружаюсь в густую белую гриву.
Мне на секунду показалось, что в любовном экстазе я обнимаю собаку.
Существо подо мной, переполненное желанием, яростно желало, чтобы я пошел до конца. Я и пошел и дошел до конца, издав вместе с жаркой плотью подо мной нечеловеческий стон. Некоторое время я был без сознания. Когда же пришел в себя, отвращение и ужас заставили меня отпрянуть, с силой оттолкнув белую шерстяную спину, на которой я лежал: это был белый шпиц! Женщина уже исчезла, оставив меня наедине с чучелом.
Потеряв опору, я ухнул куда-то вниз, на ребра переломанных стульев.
Сверкнула совсем рядом стеклянная хищная лапа когтистой птицы.
В больнице врачи умело скрывали удивление моей нестандартной травмой: все напоминало укус животного в область паха. По официальной версии, я упал в “келлер” с лестницы и поранился об осколки стекла или керамики. В больнице меня навестил единственный мой знакомый, местный уроженец, печатавший свои статьи и кое-какие рассказики, какими он пробавлялся, в местной газетке, где он редактировал литературную страницу. Он сам был самодеятельный поэт городского масштаба, но стихи свои читал только мне. Самое поразительное в нем было то, что он удивительно походил на карикатуру Геббельса, с ним пришли невзрачная жена-швабка и трое их детей, шумных и невоспитанных.
Неожиданно явилась и рыжая хозяйка. Как ни в чем не бывало. Она воспользовалась присутствием поэта с детьми, чтобы на людях избежать откровенного разговора о моем “падении” и травме. Она в это утро выглядела вылитой Евой Браун. Эффектно смотрелась рядом с моим приятелем, его “геббельсовской” наружностью. Она сообщила мне, что решила переехать со своей лавкой на север, в Шлезвиг, – наш город
“привел ее в большой убыток”. Она пришла попрощаться, как я понял. Я был, можно сказать, тронут.
Она села на край кровати, меня сразу же охватило постыдное желание, что вызывало у меня теперь приступы боли. Я скривился, но она все поняла и потрепала меня по колену рукой в синей перчатке.
Они вместе долго и старательно утомляли меня, потом дети жадно пили принесенный мне компот, деланно отказываясь и приговаривая “ядовитый какой-то”, а соседи смотрели на нас во все глаза: перед ними просто разворачивался отрывок из фильма под названием “Низвержение”, который тогда вышел на экран. Дети Геббельса и сама Ева Браун у постели едва не кастрированного Гитлера – когда-то в моем лице находили сходство с этим персонажем мои недоброжелатели. Особенно если я худел и отпускал под носом усы, которые как раз в тот момент и отросли.
Когда я вышел из больницы, я старался не ходить больше мимо той лавки. Но однажды не выдержал
На осиротевшей вешалке, которую рыжая всегда выносила на улицу с товаром подешевле, висел собачий ошейник с мощным добротным витым поводком.
“Недешевая вещь, а вот забыли…” – только и подумал я.
Примерно через полгода меня через биржу труда пригласили в Прагу на некое мероприятие, которое можно назвать съездом промышленных дизайнеров по обмену опытом. Проблема объединила Восток с Западом. А в моем случае сработали мои ухаживания за чиновницей из отдела по международным связям в городской управе. Устроители обещали оплатить проезд и гостиницу, потому я заказал номер в “Опера-отеле” и билет в спальное купе международного экспресса.
Купе, как выяснилось и как это зачастую устроено в современных поездах, было рассчитано на троих, но я, покупая билет, плотоядно и беспочвенно мечтал встретить там попутчицу, причем я рассчитывал на дорожный роман без помех со стороны возможного третьего пассажира.
Судя по всему, я поправился окончательно, и отсутствие женщины в моей жизни уже тяготило меня. Разумеется, я ограничивался нелепыми фантазиями, ловелас из меня никудышный. Фантазия о возможной попутчице и романе в тесноте купе – это была чистая, взятая с потолка фантазия…
Купе встретило меня полумраком, белыми застеленными диванами, скатертью на откидном столике, глазком ночника и минеральной водой в зеленой бутылке. За окном пока стоял холодный синий с белым вокзал моего городка. Почему-то абсолютно пустынный в этот, обычно еще не безлюдный, час. Я начинал нервничать. Словно и вправду ждал некую торопящуюся ко мне таинственную подругу. И она пришла.
Первое, на что я уставился, была роскошная, белоснежная,
“платиновая” лиса у нее на шее. Такого белого и такого совершенного меха я никогда не видел. Женщина устало рухнула на диван напротив и закрыла глаза, оставив зеленые тени вместо глаз и черную в полутьме рану рта для моего восхищенного созерцания. Так, с закрытыми глазами, она стянула с рук перчатки, роскошные перчатки из шелковистой кожи, отливающей синевой в свете ночника: они в немом ожидании успокоились на столике, куда она их бросила, словно откинула прочь сами руки. Лиса легко стекла с ее плеч на подушку.
Под потолком зажегся красный огонек жидкокристаллического диода.
Злобный одинокий глаз. Ему подмигнули глаза из белой шкуры платиновой лисы. Оба разом.
Мне стало неприятно. Хотя сбылось немыслимое и вожделенное – напротив сидела рослая, роскошная женщина, насколько позволяло рассмотреть ее освещение и мое волнение, тяжело туманившее глаза.
Женщина попросила помочь ей снять высоченные сапоги. Я смог убедиться, что ноги ее, тяжелые и налитые, позволяют руке слегка утонуть в их мягких частях. Стягивая змеиную кожу, я упирался в податливый шелк, как когда-то у подножия стремянки.