Темная сторона нации. Почему одни выбирают комфортное рабство, а другие следуют зову свободы

Автор книги – французский нейропсихиатр Борис Цирюльник, его предки были из Украины и Польши. В детстве он пережил оккупацию и чуть не угодил в нацистскую мясорубку, в которой сгинули его родители. Книга «Темная сторона нации» – автобиографичное, проведенное отчасти на своем собственном травматичном опыте исследование, как работает машина принятия решений и способности к поступкам. Как растворены в мире добро и зло? Действительно ли чудовищность банальна

и спит в каждом из нас? Что важнее – моральная ценность самореализации или социальный порядок? Лучше быть уверенным или сомневающимся?

Это не набор советов, как уцелеть в воронке архаики и самоуничтожения, затягивающей человечество в пучину хаоса, уничтожающей завоевания человеческой культуры и борьбы за цивилизацию. Это, скорее, попытка проговорить пережитое, которым прошита и скреплена ни одна книга Цирюльника.

Правда, отвергая «ясность мыслей» и «интеллектуальный коллективизм», автор попадает в довольно известную политическую ловушку, сваливая воедино ультраконсерватизм и радикальный модернизм, правых радикалов с левыми, а хунвейбинов Мао с американскими солдатами, оккупировавшими Вьетнам. В этой части он оказался на одной волне с Джорджем Оруэллом, который часто не видел граней между полярными взглядами, оставаясь «свободным» от них. Но так уж ли свободным?

Антуан Касс, журналист, расследователь, исторический, научпоп и культурный обозреватель, соавтор книги «Феномен российских маньяков»

Немцы, представители высшей расы, внушали ужас, а после поражения превратились в добрых приятелей. Мне было семь лет, когда я стал свидетелем их преображения.

В 1941 году немецкие войска победно вошли в Бордо. Какое великолепное было зрелище! Каска к каске, штык к штыку, безупречно ровные ряды марширующих – все это производило впечатление несокрушимой мощи. Красивые лошади в сбруе с красными перьями, звуки военного оркестра, завораживающие ритмы барабанов – впечатление колоссальной силы. Люди вокруг меня плакали.

Четыре года оккупации по улицам курсировали патрули и действовали различные запреты, ночами проводили облавы, а людей арестовывали прямо на улице, пока немцы не отошли в Кастийон-ла-Батай. Они взяли город, расставили часовых по наблюдательным пунктам, а на въездах выставили заставы. К счастью, французские франтиреры [1] и партизанские отряды коммунистов объединились с Французскими внутренними силами, которые состояли из сторонников де Голля, и немецкий батальон попал в окружение. В 1944 году его командир понял, что нацистский режим проиграл войну и дальнейшие боевые действия приведут лишь к бессмысленным жертвам. Чтобы защитить людей, немцы сложили оружие.

Я услышал слово «капитуляция», в переводе на понятный всем язык «Да хватит уже этой войны!», и она была подписана. Так грозные представители высшей расы стали простыми славными ребятами. Я видел, как на городскую площадь согнали сотни немецких солдат, они с опущенной головой шли друг за другом и складывали оружие. В расстегнутых кителях, грязные, заросшие бородой, они смотрели под ноги и молча садились на землю.

После перемирия, у крестьян стали трудиться военнопленные гордые воины-арийцы. Они обнажились по пояс и взялись возделывать виноградники, ухаживать за скотиной.

Болтали с прохожими и подавали знаки детям, разговаривали с ними то ли на французском, то ли на немецком, – сейчас уж не вспомнить. Теперь эти люди мне больше не казались страшными. Они с улыбкой срывали для нас фрукты с веток, до которых мы не могли дотянуться.

«Война окончена» – одной фразы, этих двух слов и подписи оказалось достаточно для изменений, произошедших в умах. Немцев больше не боялись. Участники Сопротивления защищали их от обид и оскорблений, а обидчиков призывали к соблюдению приличий. Для меня, тогда еще ребенка, казалось возможным сначала ненавидеть и убивать друг друга, а потом внезапно поменять образ мыслей.

Чтобы увидеть мир под другим углом, достаточно одного слова.

Именно в детстве мы задаемся фундаментальными вопросами, с которыми затем будет связана наша жизнь. С возрастом понимаешь: двух-трех слов достаточно, чтобы задать вектор жизненному пути.

Не лучшее это было время для появления на свет. Себастьян родился в Берлине в 1907 году, я – в Бордо в 1937 году. Детство у нас прошло одинаково. Наши страны готовились к войне, и дискурс в окружении предопределял для нас лагерь. «Мы не могли обмениваться мнениями с собеседниками, разговаривая на разных языках. Звучали новые выражения, такие как „фанатическая приверженность, братья по расе, возвращение к земле, дегенеративность, недочеловек“».

Когда мне было пять лет, я начал разговаривать. Помню, мать сказала мне: «Нельзя говорить с немцами, не то нас арестуют».

Когда слова превращаются в оружие, самозащитой становится молчание.

В шесть лет в ночь на 10 января меня арестовали. Из речи офицера гестапо я узнал об опасных людях низшей расы и что во имя морали их следовало убить.

Моему товарищу Себастьяну в конце Первой мировой войны было 11 лет. Он застал момент рождения «поколения нацизма»: война, которую люди пережили в детстве, воспринималась большой игрой, а действительность не вызывала тревоги. Рассказы о подвигах, страшных сражениях и искупительном самопожертвовании, о воинах, сражающихся в исступлении, очаровывали. Какое величие души, какое благородство! Те же, кто познал реальность темных военных лет, безмолвные страдания, униженное положение голодающих, боль скорбящих, мучения израненных душ, предпочитали молчать, чтобы не бередить раны.

И Себастьян, и я оказались изумленными свидетелями возникновения двух духоподъемных дискурсов: энергичной пропаганды нацистов 1930-х годов и благородной риторики коммунистов после 1945 года. Мы в детстве столкнулись с войной и близостью смерти и понимали, что эти два дискурса правили умами людей. Прекрасные или безобразные образы создавали с помощью будоражащих сознание слов: героизм, победа народа, чистота расы, тысяча лет счастья, светлое будущее. Пылающие фразы уводили нас от реальности.

В 1918 году Себастьяну было 11 лет, в 1945 году мне было восемь лет, и мы оба предпочитали выражения, которые доставляют скрытое наслаждение. Их обычно произносят пытливые умы, открывшие для себя мир и познавшие реальность на вкус.

Пафос утопии противостоит удовольствиям. Созидатели находят их для себя в богатстве обыденности. Те, кто восхищаются грандиозным, не обременены неудобными вопросами,

а предпочитают цельность эйфории. Она отбрасывает реальность и оставляет «логику безумия», систематизированный бред такой яркости, что он ослепляет разум, мешает появлению вопросов и пресекает любые сомнения, способные снизить градус логического бреда.