Темная вода

Изборцев Игорь

* * *

Наступил 197… год. Отец в очередной раз вернулся из мест не столь отдаленных. В свои сорок с небольшим был он практически полным инвалидом: туберкулез съел легкие, а водка основательно иссушила мозги. В его лексиконе преобладал отборный мат, с помощью которого он и общался с миром, выражая всем свое твердое неодобрение. Сергей теперь частенько пристраивался на кухню к общему застолью и выпивал наравне со всеми. А пили все, от чего только можно

было запьянеть: пиво, водку, дешевое вино, самогон, брагу, одеколон; когда не было этого – пили нечто из аптечных пузырьков и даже клей БФ. Закусывали редко, да и зачем это, когда цель – одурманить мозги? Потом спали кто где: на кроватях, на полу, в туалете… В порядке вещей были всякие мерзкие выходки. Чувство здорового стыда давно было выставлено за их обшарпанную дверь.

Сергей, как и прежде, больше молчал, выражая согласие с происходящим поднятием вверх стакана со спиртным. Молчал, даже когда изредка кампания заводила какую-нибудь заунывную песнь. Ему нравилась только одна песня, еще с детства. Тогда он единственный раз был в пионерском лагере на Псковском озере. Как-то вечером кто-то из ребят запел под гитару песню про Сережку – протяжную и грустную. «Это как про меня», – подумал Сергей и стал запоминать слова. Вскоре, уединяясь, он напевал: «Как-то раз в апреле начались капели, и Сережка с лыжами шагал, вдруг остановился и глазами впился: на пути девчонку повстречал…». В этот момент ему всегда представлялась одна и та же картина: снежная горка рядом с их школой и девчонка из тех давних школьных лет, глядящая прямо на него с теплотой и любовью… Было ли это на самом деле? Кто знает, только Сергей тайком утирал вдруг набежавшую слезу…

Почему-то он надеялся, что однажды вдруг запоют эту песню, и тогда что-то случится, что-то наверное очень хорошее… но не пели. Может быть просто не знали, или не подходила она под их пьяный антураж? Сам Сергей так никогда и не предложил, и если бы только знали его застольные сотоварищи, сколько раз он самыми изощренными способами уничтожал их в бездонных глубинах своих темных вод… Но все это было внутри, а снаружи более попадало ему самому: без вины, просто так, оттого, что был он слабосильным и безответным.

* * *

В начале восьмидесятых Сергей внезапно уехал в деревню – далеко, аж в самый Дновский район. Он даже немного предугадал это событие. А было так. Ему как-то приснился сон, в котором опять увидел он женщину в белом платочке. Она сказала ему несколько слов (их, увы, как обычно, он не запомнил), а потом, зажав в руках какую-то яркую золотую картинку, сделала перед ним крестообразное движение. Проснувшись, Сергей первым делом подошел к окну и взглянул на церковь. Тут-то, почти сразу, и пришла к нему мысль, что скоро его здесь не будет. Даже не мысль, а уверенность, – возможно, уже через день он отбудет куда-то в неведомое чужестранье. И еще, он

вдруг понял, что тот золотой квадратик в руках женщины из сна, был иконой Иисуса Христа. Подивился: «К чему бы еще и это?..»

Все же ждать пришлось несколько дней, пока рано утром в дверь их квартиры кто-то не постучал (звонок давно был вырван с корнем). Открыл некто чужой и безымянный, оставшийся после ночной попойки спать прямо в прихожей. Вошла женщина и, назвав их фамилию, спросила не здесь ли такие живут. Но чужак не ответил; обдав гостью перегаром, он выпал за дверь и уполз вниз по лестнице.

– Есть кто живой? – с явным испугом опять спросила женщина.

Еще немного и она бы ушла, но тут появился Сергей. Он проснулся за мгновение до стука, и когда его услышал, сразу подумал: «Наконец-то». Быстро вскочив и выйдя навстречу, он подтвердил:

– Да, да, здесь мы и живем!

– Ты, Сергей?

Он кивнул, а гостья, облегченно вздохнув, сказала:

– Ну, здравствуй, племянник. Не признал?

Сергей оглядел полную, просто, но опрятно одетую немолодую женщину с грубоватым загорелым лицом и натруженными, словно мужскими, руками. Нет, он не признал, но на всякий случай опять кивнул головой. Тут появилась растрепанная мать. Несколько секунд, покачиваясь, она рассматривала посетительницу, потом вдруг раскинула руки и громко закричала:

– Дунька, ты, что ли?

– Да я, сестрица, я! Войду, что ли?

– А как же! Входи… мы рады… веришь?.. рады…

После этого мать икнула и, зажав рукой рот, побежала в ванну.

Кое-как собрали на стол, свалив грязную посуду в раковину, и сели пить чай. Прежде Сергей сбегал к соседу за заваркой и сахаром. Отец презрительно отказался и пошел во двор искать денег на кружку пива.

– Что-то, Валя, у вас тут не так, – оглядевшись, сокрушенно говорила Дуня. Она лишь слегка пригубила чай и, ощутив не отмытый водой запах сивухи, отставила кружку.

– Да нет, все нормально, – мать пришла уже в себя и большими глотками хлебала горячий чай, – так ведь, Серега?

Тот неопределенно пожал плечами, а мать продолжала:

– Серега у нас работает, зарабатывает неплохо. Скоро, может, и женим его.

Дуня с сомнением качала головой. Ее деревенский сметливый глаз сразу подметил, что к чему. На скотном дворе, где она работала, было более чисто и уютно, чем в этой «благоустроенной» городской квартире.

– А сколько ж мы не виделись? – пустилась было в воспоминания мать. – Лет пятнадцать? Когда ты у нас была в последний раз?

– Да не была я у вас, не выдумывай, – грубовато отрезала Дуня. – Это вы приезжали к нам в шестьдесят пятом, после смерти матери. Сергею было лет пять или меньше. Поссорились мы тогда из-за Юры твоего, пьяницы. Забыла? И встречаться зареклись. Что, не помнишь? А адрес я твой узнала через Катерину, невестку Быковых, думала, столько лет прошло…

Конец ознакомительного фрагмента.