Темная волна. Лучшее
Шрифт:
По некоторым обвалившимся стенам можно было подняться на крышу, вернее, на второй этаж, от которого остался лишь пол. Там лежал толстый слой земли, облюбованный небольшой рощицей. Через дыры виднелось небо, в провалы свисали корни деревьев, точно я бродил по древнему индийскому храму.
С противоположной стороны здания до меня долетели голоса. Туристы. Как и я.
Я нагнулся – в пояснице прострелило, – чтобы пройти под низкой аркой, и попал в коридор со множеством проёмов и железными крепежами под потолком. Проходы по правую сторону вели во внутренний двор, в котором властвовали
– Мама, а здесь привидения живут? – раздался за спиной детский голосочек.
Я криво улыбнулся: одно из них здесь, малыш, это я.
– Живут-живут, – ответил женский голос.
Я схватился за ржавые перила и стал спускаться. Наверняка в подвал можно было попасть и более удобным способом, но я не хотел терять время. Я думал, что упаду и сломаю бедро или сразу шею – не самый плохой вариант.
Пол подвала был завален камнями, а стены исписаны похабщиной. Я представил, что мне тридцать с хвостиком, что рядом со мной Макс и он спрашивает: «Пап, а что здесь написано?»
Я остановился, надавив ладонью на грудь, там, где прячется сердце.
Попытался вообразить, каким стал мой сын. Я часто истязал себя подобными мыслями, обматывался ими, как колючей проволокой, и тянул за свободный конец, тянул, тянул, пока оставались силы. После телефонного разговора с Мариной, когда она сообщила мне о смерти брата, я больше не рисковал. Не звонил, не копался в Сети. Я абсолютно ничего не знал о судьбе своей семьи. О Максе. Ничего. Но пытался взрастить его в своих мыслях, будто гомункула… Я видел, как он идёт в школу, как находит лучшего друга, надёжного, настоящего, каким так и не стал я, как влюбляется, как страдает и радуется, как совершает ошибки и оставляет их за спиной, сделав правильные выводы, как встречает ту единственную… Он мог стать кем угодно – продавцом музыкальных инструментов, инженером, администратором, программистом… кем угодно… но я видел Макса другим, тем, кто работает руками весь день, чтобы вечером оказаться дома, рядом с детьми и той самой, единственной, и чувствовать приятную усталость мышц и сладкую истому сердца, а иногда, открывая одну из папок на домашнем компьютере и выводя на экран электронный слепок далёкого прошлого, бросать вороватый взгляд на маленького себя, которого держит на руках отец, я…
Я заплакал. Жалкий, убогий старик в подвале древних руин.
Лучше бы я умер, трагически погиб пятьдесят лет назад, остался в памяти Марины (а после – Макса) не предателем, а…
– Ты всё-таки нашёл свой страшный дом, – донеслось из смежного помещения.
Я подумал, что нашёл его давно. Любое место, куда бы я ни направился после того, как навсегда покинул своего сына, и было моим Страшным домом.
И да, я сразу понял, кому принадлежит этот бесцветный голос.
Так я встретил Ненастоящего дядю в четвёртый раз.
Он не изменился, даже его одежда, исчез только чёрно-белый шарф.
Ненастоящий дядя сидел за старым массивным столом,
– Я искал не его, – сказал я. – Я искал тебя.
Он подёрнул плечами.
– Ты зря потратил своё время.
Мне было плевать, что он думает по этому поводу.
– Ты не соврал тогда? – Я подался вперёд, я почти шептал. – Я спас своего сына?
Мне показалось, что он улыбнулся. Рыба, чёртова улыбающаяся рыба.
– Кто знает. Правда, ложь… Я так любил путать, в том числе самого себя, что получал удовольствие от любого предсказания. Мне даже не надо было наблюдать за последствиями…
Ненастоящий дядя замолчал. Я знал, что он сейчас сделает: опустит веки.
– Скажи мне! Мне надо знать!
– Что это изменит? – бесцветным голосом произнёс он.
Я открыл и закрыл рот, открыл и закрыл. Другая рыба, умирающая на берегу.
– Ты ждёшь чего-то ещё? – спросил Ненастоящий дядя и закрыл глаза.
Я смотрел на его руки, которые он положил на столешницу. Они были старыми, очень старыми.
– Новых предсказаний, – кивнул он. – Их не будет. Ничего не будет. – Он помедлил, словно решал, закончил со мной или нет. – И этого всего не было бы, не заговори ты со мной тогда, в крепости.
Я почувствовал, что задыхаюсь.
– Ты… ты реален?
– Для тех, кто сказал мне хоть слово, – да.
В глазах потемнело. Сердце замерло, отдавая болью в левую руку, качнуло, снова замерло. Я достал из кармана пиджака пластиковый футлярчик, открыл его и поднёс к пересохшим губам. Таблетку, способную совладать с прыгнувшим давлением, я выловил языком.
Сказал ли Макс, крутил я в голове лихорадочную мысль, сказал ли Макс что-то Ненастоящему дяде… тогда… в крепости?..
Я вспомнил: сказал. «Здрасте!» А существо ответило: «Здравствуй, мальчик».
Последнее воспоминание перед расставанием:
Я лежу на правой половине постели и смотрю на сына. Я боюсь его коснуться, поцеловать. Серый силуэт между мной и Мариной. Я боюсь ещё одного тёплого воспоминания. Я думаю только о Максе, на Марину почти не остаётся сил. Я буду безумно скучать по ним обоим, но без него, без моего маленького человечка, я буду умирать каждый день.
Я лежу так до самого утра, смотрю, как он спит, как ворочается и причмокивает губами, а потом беру Макса на руки и переношу в детскую.
А затем ухожу.
Лучше бы мы расстались со слезами, с взаимными обидами… но так… с сердцем, истекающим любовью…
В дверной проём вбежал светловолосый мальчик, следом, копаясь в телефоне, зашла его мамаша.
– Мама, это призрак? – спросил паренёк. Ему было не больше трёх.
Женщина приподняла на лоб гид-очки, глянула на меня с тревогой и неприязнью, взяла ребёнка за плечи и вывела из помещения.
Мне хотелось, чтобы она не увидела меня, как не увидела Ненастоящего дядю. Я хотел и вправду стать призраком, обманом, небылицей.