Темное дело (сборник)
Шрифт:
Уснул я моментально и снов не видел.
2
Я не вспомнил о конверте даже тогда, когда проснулся и почувствовал себя, к своему удивлению, свежим и выздоровевшим. Без Шавката здесь не обошлось, не иначе. Я так давно не чувствовал себя по утрам бодрым и полным энергии, что от радости забыл обо всем, что соединяло меня с днем вчерашним. На время.
Я принимал душ, брился, пил кофе и наслаждался жизнью. Как приятно быть здоровым, особенно в такое прекрасное утро,
Когда я увидел конверт, первым моим желанием было немедленно его вскрыть, но я решил продлить себе удовольствие. Я сделал себе особенный кофе, по-варшавски, с желтком, если вам известен рецепт, вы меня поймете. Я варил кофе и предвкушал…
Потом я неторопливо расположился на своей любимейшей тахте, приспособил чашечку с горячим напитком поудобнее и вскрыл конверт.
Странная это была фотография…
Сначала я подумал, что у меня двоится в глазах. Но потом мне стало ясно, что это вовсе не осложнение после болезни, дело заключалось совсем в другом.
Потому что зданьице на снимке было одно, хотя Ельциных — два. Причем оба — абсолютно голые.
Послушайте, я понимаю, чем рискую. Мне незачем сочинять небылицы, если мне это когда-нибудь понадобится, я найду другое применение своим многочисленным талантам, и Президентов это коснется в последнюю очередь. Я просто рассказываю о том, что видел своими собственными глазами.
А видел я фотографию, и сказать, что это была странная фотография и только — значит ничего не сказать На ней ДЕЙСТВИТЕЛЬНО были изображены Президенты. Видимо, они только что хорошенько попарились в бане и выскочили из нее прямо на снег. Речка виднелась на заднем плане, но проруби, врать не буду, я не обнаружил, хотя и старался.
Первой мыслью было: монтаж. Очень искусный, сработанный настоящим мастером, профессионалом высочайшего класса. Но потом пришло сомнение. Если это работа Кости, он не стал бы так по-идиотски меня мистифицировать. Это не в его правилах. Если это монтаж, но не Кости, он не стал бы с собой таскать такие конверты, ему это ни к чему.
Значит, настоящая фотография? Но как, интересно, Костя мог попасть в такое место? Даже такой профессионал, как он, не в состоянии сделать такой снимок. Это самоубийство. Конец карьере.
Хотя — черт его знает…
Я понял, что если сейчас же, сию минуту не увижу Костю, то болезнь вернется ко мне с утроенной силой. Мне было просто необходимо с ним поговорить, иначе… иначе… черт бы побрал эту сумасшедшую бабу! — невпопад думал я, набирая по телефону номер Сюткина.
— Алло? — трубку сняла Людмила Васильевна, мама Кости.
— Здравствуйте, Людмила Васильевна. Лапшин говорит.
— Рада вас слышать, Гришенька. Как вы себя чувствуете? Костенька сказал мне, что вы заболели.
— Спасибо, Людмила Васильевна. Благодаря стараниям вашего сына, я чувствую себя как новорожденный. Он дома?
— Костенька? Нет, только что ушел.
— Жаль, — выдохнул я.
— Алло,
— Вот как?
— Да. Я ему даже сказала, чтобы он сам вам позвонил, но он отказался и сказал странную вещь.
— Какую же?
Как трудно оставаться вежливым, тем более с мамой такого негодяя, каким, безусловно, является Костенька Сюткин.
— Он сказал, — протянула, припоминая, Людмила Васильевна, — что зря втравил вас в какое-то сомнительное предприятие. Гриша, я хорошо знаю собственного сына. Он никогда не ввяжется в сомнительное предприятие. И уж тем более никогда не ввяжет в него своих друзей. У меня хороший сын.
В голосе ее слышалась неподдельная гордость. Мне захотелось отомстить этому искусителю. Сказать, что он скрытый наркоман, что ли? Нет, мама у этого мерзавца женщина замечательная, не стоит ее расстраивать. Свое у меня Костя получит в любом случае.
— Костя хороший парень, — скрепя сердце, проговорил я. — Только очень своеобразный.
— Так это же хорошо, — возразила мне Людмила Васильевна. — Вы, слава Богу, тоже не подарок. Чем и ценны.
— Спасибо, Людмила Васильевна. Куда он поехал?
— Костенька? Право, не могу сказать точно, но днем, я знаю, он собирался посетить выставку на Крымском валу.
— Ах, да! — вспомнил я. — Еще раз спасибо вам, Людмила Васильевна.
— Не за что, Гриша, — сказала она и положила трубку.
Я тоже положил свою. И стал собираться. Он просил, чтобы я не тревожил его светлость на выставке? Не дождетесь, господин Сюткин. Именно там, на этой дурацкой выставке, я собираюсь устроить вам выволочку по самому высшему разряду и организовать допрос с пристрастием третьей степени. И не будь я Григорий Лапшин, если ты не расколешься, мерзкая твоя фоторепортерская рожа.
3
Погода заставляла вспоминать пословицы. Не было ни гроша, да вдруг — алтын. Зима была такая мерзкая и длинная, что, казалось, конца ей не будет никогда, а вот поди ж ты: весна, о приходе которой мечталось постоянно, пришла всерьез и надолго, принеся с собой тепло, оголившихся наполовину женщин, авитаминоз и уныние по поводу своих ограниченных мужских возможностях.
Голова болела — сил нет даже вспоминать о той боли. Ну просто хоть ложись да помирай. Все эти экстрасенсы, пусть даже и кремлевские — сплошное шарлатанство. Но какая наглость, еще и с просьбами лезет, басурман проклятый!
Я вышел на «Октябрьской» и медленно побрел в сторону Дома художника, стараясь не расплескать свои мозги прямо на асфальт. Казалось, что они плещутся у меня в черепной коробке и стремятся на свободу.
Было от чего прийти в отчаяние: хвост очереди в кассы тянулся на добрый километр, а мое редакционное удостоверение лежало дома, в кармане другой рубашки, забытое мной по причине плохого самочувствия. Но стоять в очереди было бы самоубийством.