Темное дело (сборник)
Шрифт:
Они были разные. Они были одинаковые.
Бывает и такое. Редко, но бывает…
Всех четверых звали Иннами. Все четверо встретились Борису Николаевичу в одно и то же время года — весной. У всех женщин были дети. И все эти дети были девочками восьми лет. Каково?
Четыре женщины! Четыре Инны! Четыре одинаковые истории!..
Мистика, скажете вы. Или бред воспаленного воображения. Ни то и ни другое. Это жизнь Бориса Николаевича. И если были у Всевышнего на него, на Бориса Николаевича, другие виды, то, конечно же, все случилось бы по-другому. Но замысел Божий — это замысел Божий! Что
И достался Борису Николаевичу такой фарт. Вернее — отсутствие оного. Хотите подробностей? Пожалуйста.
Начиная со знаменитого шестьдесят первого — гагаринского, космического, оттепельного и прочее, что там еще было? — сразу после развода с Полиной, со своей первой законной, в течение трех десятков лет встретил Борис Николаевич четырех, как уже было сказано, женщин (были, конечно же, и другие — подруги и знакомые, но они не в счет, не об этом сейчас речь), четырех… как бы это получше выразиться?.. нет, нет, даже не стоит мучиться, отметим, что это были Инны, и все… С завидной, между прочим, периодичностью — одна Инна в семь-восемь лет. Даже новую единицу можно было бы придумать: «Инна в семилетку». Только вот что она будет означать? Невезение? Отсутствие фарта?..
Но ведь все не так плохо!
Ведь любил же Борис Николаевич своих женщин. Без сомнения! И они платили ему тем же. Значит, все хорошо, все уравновешенно? Нет, не все…
Судите сами. Допустим, Инна-первая, Инна Ивановна, учительница, между прочим, пения. Встретились, познакомились, расспросили друг о друге. Ему — двадцать шесть, ей — столько же. Живи, не хочу! А то, что дочка есть у Инночки, так это ведь даже хорошо, если призадуматься. И они жили — Борис и Инна — жили неплохо, дружно, в лад. И был Борис Николаевич хозяином в доме, и был отцом (ну и что, что приемным?) девочке, и всем было хорошо… Как в сказке. Да вот только конец у этой идиллии оказался не совсем сказочный. Прошло лет семь, и попросили Бориса Николаевича освободить жилплощадь, намекая на то, что вдруг нелюб стал Борис Николаевич Инне Ивановне да и падчерице заодно. Почему?! За что?! С какой такой стати?!..
Но не получил Борис Николаевич ответа. Был скандал, бессмысленный разговор, крики, слезы — словом, все как полагается, — чемодан, последний взгляд по ставшей чужой в одно мгновение квартире, тяжелый вздох по поводу лоджии, которую стеклил и обивал вагонкой вот этими самыми руками… Да что уж теперь! Поздно, проехали. Пока!
И ушел Борис Николаевич…
Ушел, чтобы на следующую весну вновь встретить женщину по имени Инна, у которой — только не нужно смеяться, мы предупреждали, — дочь восьми лет и своя квартира, естественно…
Ему бы задуматься, Борису-то Николаевичу, остановиться бы, но нет, не верим мы в судьбу даже сейчас, а уж тогда-то и подавно не верили! И вновь все повторилось: Инна, дочка, семь прожитых в мире и согласии лет и все — гуляй, Вася!.. Но почему?!! За что?!! С какой такой стати?!!..
Нет ответа.
Дальше — уже традиционный скандал, крики, слезы, последний взгляд, тяжелый вздох по поводу садового участка (все-таки есть разница, чувствуете?)…
И вновь весна, и вновь Инна. Очередная.
Третий цикл замкнутого Бог весть кем круга Борис Николаевич принял стоически, по-мужски
Четыре женщины… И каждый раз одно и то же!
От последней Инны он, Борис Николаевич, уже ждал удара — хотя, если задуматься, какой это удар! — ждал с нетерпением, с каким-то мазохистским наслаждением. Вот еще год остался, восемь месяцев, четыре, два, один, неделя… Ну же?! Ну?!..
Вот оно. Наконец-то!
НЕ НУЖЕН БОЛЬШЕ БОРИС НИКОЛАЕВИЧ.
И этой Инне не нужен. И ее дочери, естественно, тоже. Все. Отработал свое, майор, иди гуляй себе дальше. Понятно…
А что понятно? Что???
Надоел? Нет. Дочери не нравлюсь? Да нет, и здесь, кажется, все в порядке. Болен? Здоров!.. Так в чем же дело? В чем?.. За что? ЗА ЧТО?!..
И билась в раскаленных мозгах Бориса Николаевича простая мысль, что такова судьба всего мужского населения планеты, что со всеми так происходит, со всеми, черт бы их всех побрал! И даже вывел он для себя формулу жизни — вот ведь в чем смысл, а вы бьетесь, дураки-философы! — очень простую формулу, состоящую всего из трех глаголов:
«Взяли — выжали — выбросили».
Ведь это, оказывается, так просто:
«ВЗЯЛИ — выжали — выбросили».
Или так:
«взяли — ВЫЖАЛИ — выбросили». Или:
«взяли — выжали — ВЫБРОСИЛИ»…
Какая универсальность! Какая законченность мысли! Какая простая и непредвзятая формулировка! Да он, Борис Николаевич, самый настоящий Спиноза! Архимед, е… его мать!..
Да здравствуют боги, придумавшие это, и пусть будут прокляты они же!
Нет, Борис Николаевич не сошел с ума, не испытал шока, не тронулся, не сбрендил и крыша у него не поехала — видимо, дала о себе знать армейская закалка. Просто несколько изменился физически — располнел, выпрямился, развернул плечи, слегка поседел, обрел мешки под глазами и какой-то странный стал голос. И всего этого сам Борис Николаевич не замечал до тех пор, пока вдруг не зашел к нему как-то сосед Ахмедзенко, хитрющий человек непонятной национальности, и не обмер, прошептав с порога:
— Николаич, ты что?..
— Не понял, — переспросил его Борис Николаевич, шагнул в сторону соседа, слегка нагнулся.
— А-а… — застряло какое-то непонятно слово в горле Ахмедзенко.
— Что с тобой?
— Счас, — только и выдавил из себя сосед и тихо испарился. Но спустя мгновение вдруг вновь соткался из пространства лестничной площадки и протянул Борису Николаевичу костюм:
— Примерь!
— Зачем? — удивился Борис Николаевич.
— Да примерь ты, ради Бога! — заорал в нетерпенье Ахмедзенко. — Ну!..
И он с силой толкнул Бориса Николаевича к зеркалу, на ходу стаскивая с него спортивную куртку, в которой обычно ходил Борис Николаевич по своей квартире, натягивая, привстав на цыпочки, широкий в плечах пиджак, и одновременно нашарив в карманах пеструю змею шелкового галстука…
— Гляди!
Борис Николаевич слегка отодвинулся — напористый Ахмедзенко едва не прижал его к зеркалу — прищурился, разглядывая свое непривычное в костюме и галстуке изображение. Что-то знакомое проглядывало в этом облике, но что именно — Борис Николаевич все никак не мог понять, пока сосед торжествующе не воскликнул: