Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия

Dwyer Philip

Просвещение и насилие

Пинкеру можно было бы простить его невежество в области науки, если бы Просвещение не было тем фундаментом, на котором он строит свою аргументацию в пользу снижения уровня насилия в мире в современную эпоху. Но это непростительно для человека, который выставляет себя главным защитником Просвещения. В книге "Лучшие ангелы" Пинкер использует Просвещение для объяснения предполагаемого снижения уровня насилия. На самом деле вопрос, как бы Пинкер этого не понимал, вращается вокруг причинно-следственных связей в истории: Что движет историей, а что - изменениями в установках и практиках? Это вопрос, над которым историки бились на протяжении многих поколений. Для Пинкера, однако, ответ ясен: идеи движут историей и ответственны за снижение уровня насилия.

При таком подходе возникают две проблемы. Первая - это трудность, если не невозможность, продемонстрировать причинно-следственную

связь между чтением, мышлением и действием. Пинкер предполагает причинно-следственную связь там, где ее, по всей видимости, не существует. В данном случае речь идет о том, что мышление эпохи Просвещения, основанное на разуме, привело к снижению уровня насилия, что, по его мнению, является по сути иррациональным. Полагая, что одно событие или идея обязательно влечет за собой другое, он совершенно недооценивает сложность истории, чтения и процесса интериоризации. Пинкер, конечно, не одинок в таком мышлении, особенно когда речь идет о восемнадцатом веке и особенно когда речь идет о Французской революции. Ученые бьются над этими вопросами десятилетиями. Линн Хант, например, в своей недавней работе утверждает, что существует корреляция между эмпатией и нашей способностью представлять себе другой культурный опыт, и что это могло способствовать снижению уровня насилия. Она заходит так далеко, что утверждает, что чтение романов, в частности эпистолярных, а также "чтение рассказов о пытках" "имело физические эффекты, которые выражались в изменениях мозга". Они, в свою очередь, "проявлялись в виде новых концепций организации социальной и политической жизни". Другими словами, Хант считает, что для того, чтобы объяснить исторические изменения, историки должны учитывать изменения в индивидуальном сознании, что можно сформулировать следующим образом: чтение (и слушание) создает новые понимания, которые порождают новые чувства, что приводит к изменениям (утверждение, которое, по ее признанию, трудно доказать или измерить). Пинкер в значительной степени принимает аргументы Ханта, повторяя, что рост числа светских книг и уровня грамотности способствовал началу Гуманитарной революции.

Джонатан Израэль - еще один ученый, считающий, что историей движут идеи. Он утверждает, что то, что он называет радикальным Просвещением - демократическая, республиканская и атеистическая мысль - было "неопровержимо единственной "большой" причиной Французской революции". По мнению Израэля, только идеи были способны вдохновить лидеров революции на политическом уровне. Мнения Ханта и Израэля весьма спорны. Как отмечают многие ведущие исследователи истоков Французской революции, дискурсы не обязательно формируют практику. Некоторые утверждают, что история меняет мышление, а мышление не меняет историю. Пинкер исходит из того, что идеи предшествуют действиям - это служит его цели, - но доказать, что идеи стимулируют изменения, невозможно.

Эти споры являются типичным примером более широкой проблемы определения причинно-следственных связей в истории. При объяснении того, почему одни виды насилия могли исчезнуть или сократиться, а другие нет, необходимо принимать во внимание всевозможные другие факторы - социальные, политические, экономические. Наряду с мнением о том, что Просвещение стало причиной снижения уровня насилия, существует предположение, что гуманистические реформаторы были мотивированы заботой о страданиях своих ближних, или что гуманитарным движениям XVIII-XIX веков вообще следует приписать отказ от таких видов насилия, как публичные казни и рабство. Но так ли это было на самом деле? Источники перемен, по мнению некоторых историков, были определены совершенно неверно. Не гуманизм, а другие, более прагматичные и гораздо менее идеалистичные причины привели к изменению практики насилия. Позвольте мне остановиться на трех примерах - пытках, публичных казнях и рабстве, - которые демонстрируют влияние не высоких идеалов, а обыденных практических факторов на некоторые формы насилия, а также предлагают альтернативные и более сложные хронологии его упадка на Западе.

Зрелище публичного истязания тела было неотъемлемой частью общественной жизни в Европе, по крайней мере, до Французской революции. Европейские правовые кодексы были вдохновлены древнеримскими традициями, в которых в качестве доказательства использовались пытки. Во Франции существовало два вида пыток: "подготовительные пытки", которые проводились в судебных кабинетах и предназначались для получения признаний, и "предварительные пытки", которые проводились публично на теле осужденного преступника и предназначались либо для получения признаний, либо просто для наказания осужденного. В любом случае существовала глубокая вера во взаимосвязь тела, боли и истины, которую Лиза Сильверман назвала "эпистемологией боли".

Предполагается, что это произошло в XVIII веке, когда якобы изменилось отношение к боли, смерти, насилию и страданиям. По крайней мере, таково было общепринятое мнение, в значительной степени

сформировавшееся под влиянием книги Фуко "Дисциплина и наказание" 1975 г., в которой утверждалось, что суверенная власть использует тело как сцену для совершения насилия, например эффектных публичных казней, с целью укрепления своей легитимности. Это насилие привело к появлению другого вида дисциплинарной власти - тюрем, казарм, школ и фабрик. Я упрощаю сложный аргумент, который вдохновил не одно поколение ученых, но сейчас мы считаем, что Фуко не совсем правильно его понял. Действительно, в период с 1750 по 1850 год тюремное заключение вытеснило большинство других видов наказания, но существует спор о том, было ли это следствием эпохи Просвещения или более ранними изменениями в самой системе уголовного правосудия, вызванными реформами законодательства. Безусловно, и пытки, и количество казней в Европе снижались уже в XVII веке, когда целесообразность телесных наказаний стала ставиться под сомнение, а государства разрабатывали другие, более эффективные формы социального контроля. Но приписывать это снижение Просвещению - это, как заметил Джон Лангбейн, "сказка".

Лангбейн и другие утверждают, что европейский уголовный процесс развивался гораздо раньше, в XVI-XVII веках, и был связан с изменением отношения к праву доказывания, юридической историей позора и разработкой новых уголовных наказаний, включая лишение свободы, которые уже не требовали получения признания силой. Правда, официально пытки были отменены в большинстве западноевропейских стран в период с 1754 по 1788 год, но, за редким исключением, это было в значительной степени символическим. На практике пытки практически перестали применяться многих европейских странах к XVII веку. Например, последний раз судебные пытки применялись в Англии в 1640 году. Исключением, по-видимому, стала Франция, где, хотя пытки в основном перестали применяться, они все еще использовались в отдельных случаях, пока не были официально отменены монархией в 1788 году. Французские революционеры сочли необходимым вновь отменить ее в 1791 году, но не потому, что она считалась зверством, а потому, что была неразрывно связана с "социальными предпосылками абсолютизма".

Конечно, нет разницы, законна пытка или нет; если государство сочтет ее необходимой, оно ее применит. В Швеции пытки никогда не были законными, но, вероятно, практиковались в XVI и начале XVII веков. Поэтому наивно думать, как это делает Пинкер, что, поскольку пытки были отменены, они больше не являются проблемой. Несмотря на Конвенцию ООН против пыток 1987 года, ратифицированную 130 странами, пытки или, по крайней мере, "жестокое, бесчеловечное или унижающее достоинство обращение", предусмотренное Конвенцией, по-прежнему применяются в 141 стране мира, включая США, Великобританию и Израиль. Иными словами, пытки почти повсеместно осуждаются и почти повсеместно практикуются. Некоторые даже пытаются оправдать ее применение с помощью теории "справедливой пытки".

Что касается публичных и порой зрелищных смертных казней, которые историки любят описывать в мельчайших подробностях, то право государства применять насилие, а в некоторых случаях и такие крайние формы насилия, как колесование и сожжение на костре, никогда не подвергалось сомнению ни мыслителями эпохи Просвещения, ни тем более широкой общественностью. Знаменитый "Трактат о терпимости" Вольтера, написанный после смерти замученного и разбитого на колесе Жана Каласа, протестовал не столько против жестокости наказания, сколько против религиозного фанатизма, который привел к осуждению Каласа (Калас был протестантом в стране, где большинство населения составляли католики). Конечно, вкус к публичным казням и выставленным на всеобщее обозрение трупам, похоже, не ослабевал на протяжении XVIII-XIX веков. Напротив, существует множество свидетельств того, что казни были популярны или, по крайней мере, могли привлекать большие толпы представителей всех социальных слоев вплоть до XIX века. Например, в Бреслау в 1811 году тысячи местных жителей стекались посмотреть на публично выставленные трупы недавно казненных жертв.

Во Франции казни часто проводились в так называемые "дни правосудия", которые совпадали с рыночными днями, чтобы обеспечить хорошую явку людей. Гильотина, введенная в 1792 г. как гораздо более рациональная, эффективная и гуманная форма убийства, должна была продемонстрировать, насколько просвещенными были французские революционеры. Казни собирали во Франции огромные толпы людей до тех пор, пока они не были практически скрыты от посторонних глаз примерно с 1870 г., а официально - с 1939 г. Например, в 1909 г. в городе Бетюн на севере Франции собралось до 30 тыс. человек, чтобы посмотреть на казнь банды Полле, которая в течение многих лет терроризировала сельскую местность. Люди съезжались из окрестностей, в том числе из Парижа, а также из Бельгии и Германии. Французская кинокомпания Pathe Actualites снимала и показывала казни, в том числе и банды Полле, вплоть до 1909 года, когда они были окончательно запрещены властями.