Тёмные плясуньи
Шрифт:
Глубокая ночь перекатывалась к первым признакам раннего утра. Предрассветье всегда было колдовским временем, и Триса молча молилась о спасении звёздам и небу, под которыми лежал её внук, земле, на которой он лежал…
Старик, который решился подбодрить старую некромантку, вернулся в круг и снова замкнул его, взявшись за руки с теми, кто был ближе. Они все взяли на себя не только труд, но и груз, тяжесть, поневоле обрушенные на молодого мужчину, чья кровь могла спасти многих. Старуха снова и снова размышляла: стоит ли её личная потеря, такая жертва во имя жизни чужих? Этих мыслей она не боялась. За долгую жизнь успела
Она смотрела ему в лицо, не замечая бегущих по лицу слёз. Просто чувствовала, как нервно отзывается морщинистая кожа на капли тёплого дождя. И тут же мельком удивлялась: откуда взяться дождю, если небо безоблачное, всё ещё в ярких звёздах?
– Три-иса…
От еле слышного шёпота она содрогнулась и ахнула, склонившись над внуком и обнимая его крепче. Лиам шевельнулся. Но что значит это движение? Последний пароксизм слабой агонии перед смертью? Старуха смотрела в лицо внука, едва дыша при виде тончайшей ниточки, соединявшей жизнь с телом… Что? Что случиться вот-вот?
– Три-иса… Что со мной…
Круг семи ничего не сказал будущей возможной жертве. И Триса чувствовала себя предательницей. Запавшие глаза внука задвигались, а потом с усилием поднялись веки. Мутный взгляд ничего не понимающих глаз Лиама остановился на глазах Трисы. И этот слабо вопрошающий взгляд будто спустил тетиву. Слёзы излились прямо на его лицо, заставив Лиама напрячься и сосредоточиться на бабушке.
– Ты что… плачешь? Что… со мной… Где мы?
Чем больше спрашивал Лиам, тем сильней убеждалась старая некромантка, что ненадёжная нить, державшая его жизнь, крепнет!
– Лиам, радость моя…
Она приподняла его и прижала к себе, уже плача навзрыд от счастья.
Круг семи распался, и старики заторопились к двоим, чтобы помочь Трисе влить во внука силу, отнятую было чуть раньше. А затем они все, обессиленные слишком напряжённой работой, сели рядышком, чтобы следить за приходом солнца.
– Тебе всё там расскажут, - кивнула внуку Триса на замок Коршуна, видневшийся внизу, с их холма.
– А почему… не ты?
– всё ещё задыхаясь, спросил Лиам.
– Всего не знаю, - ответила она, имея в виду, что не знает его отца.
– Ты знала, что я… - Он запнулся.
– Упрямый, - проворчала старуха.
– Знала, что ты здесь будешь ждать? Знала. Мы знали. Видишь - все мы здесь!
– Ты знала, что мне будет…
– Знала, солнце моё… Знала.
– Для кого… всё это?
– Для всех нас, солнце моё. Для всех нас.
Он сумел усмехнуться.
– Мне плохо, чтобы всем хорошо… Да?
– Прости меня, старую!
– снова заплакала старуха.
– Нельзя было по-другому! Можно было бы - разве ж я тебя отдала бы?
– Триса… Кровь ты брала…
– Да, именно для этого дела, солнце моё, Лиам.
– Коршун, да?
Внук всегда был на удивление сообразительным. Он и сейчас быстро связал случай, когда старуха взяла у него кровь под глупым предлогом погадать, и её слова сейчас: “Тебе там всё скажут”… Лиам сумел кивнуть.
– Триса, болот больше нет?
– Надеюсь.
– Тогда я… посплю.
– Спи, солнце моё, спи…
И старуха, раскачиваясь, убаюкивала внука, от усталости сомкнувшего глаза, и радовалась, что
Двадцать первая глава
Католдус умер, когда солнце полностью поднялось над горизонтом. В комнату без окон солнечные лучи попасть не могли, и в последнем своём выдохе, слабом, как шелест, маг опал в тусклом пламени свечей. Магический рисунок, в центре которого он лежал, сжимался до тех пор, пока не образовал силуэт вокруг обессиленного мага. А потом… Тело Католдуса просто растаяло - вместе с линиями рисунка, впитанное Маровыми болотами. Он умер той самой смертью, которую он предуготовил для Сиг-Дха и которая была уготована Бриндану. Впитавшись в пол. Вызванный остатками болота, растворённый ими и ушедший вместе с ними. Умер, не успев сделать последнего движения - собственного отторжения от ритуала… Коршун, безучастно сидевший на пороге ритуальной комнаты, наблюдая за тягостным зрелищем, тяжело встал и подошёл к одежде, обмякшей на полу. С трудом нагнулся и вынул из-под складок манжета небольшую вещицу.
– Что это?
– тихо спросил Бриндан.
– Что-то знакомое…
– Артефакт, который решал наши судьбы, - угрюмо сказал Сиг-Дха, показывая племяннику лежащий на ладони аграф - мужскую застёжку в форме большой монеты, разве что с тёмно-красным камнем посередине.
– Он и сейчас пытался повторить своё злодеяние - перевести внимание Маровых болот на нас. Это его и сгубило. Лишнее движение оказалось опасным для него.
Бриндан почти неслышно фыркнул, и дядя поднял на него вопрошающие глаза.
– Я примерно предполагал, что этот артефакт Католдус прячет дома. Думал выкрасть его, но всё пошло совсем иначе. Но чтобы он прятал его в своей одежде… Только одного не понимаю. Я помню, как меня тянуло к этому артефакту - тянуло к своей крови. Но почему… Не понимаю. Всего лишь аграф?
Сиг-Дха снова мельком глянул на племянника и сделал короткое движение пальцами обеих рук. Из обода аграфа вылетела тонкая игла.
– Она магическая, - спокойно сказал Коршун.
– Католдус добыл нашу кровь на расстоянии. Но давай-ка выйдем отсюда. Нас уже заждались.
Бриндан предложил дяде руку, на которую тот с благодарностью опёрся, и они вышли в коридор, где, прислонившись к стене, стоял лишь один человек. Лиам поднял голову и, оттолкнувшись от стены, неуверенно выговорил:
– Он… умер?
Коршун помедлил и кивнул.
– Да. И лучше вам к нему не заходить. Идёмте с нами, Лиам.
Он зябко передёрнул плечами, пожалев, что не согласился принять принесённый слугами халат, но понадеялся, что успеет сбросить свои лохмотья и переодеться к позднему завтраку для избранных, в чьё число входили Бриндан и его девушка (вторую студентку-однокурсницу Бриндана и девушку-танцовщицу с почётом отправили домой), и старая некромантка с Лиамом (шестерых старых магов с их согласия тоже увезли по домам). А ещё один уродливый фамильяр, который внезапно стал важным лицом в деле о Маровых болотах.