Темные тайны

Флинн Гиллиан

Я вытащила альбом за предыдущий год, но там ее не было. Не оказалось ее и в альбоме за следующий учебный год.

Бен Дэй

2 января 1985 года

15:10

В кабине воняло смесью травки, нестираных носков и сладкого фруктового сидра — его, наверное, пролила Диондра (она доводила себя до невменяемого состояния, не выпуская из рук бутылку: пила до тех пор, пока не вырубалась, а бутылка в руке — так, на всякий случай, вдруг не хватит). Какой только фигни здесь не было: валялись и упаковки от давно съеденных гамбургеров, и рыболовные крючки, и старый номер «Пентхауса», а еще прямо под ногами у Бена оказался открытый деревянный ящик с коробками мексиканских

прыгающих бобов — на каждой красовался подпрыгивающий боб в сомбреро.

— Попробовать не желаешь? — спросил Трей, ткнув в них пальцем.

— Вообще-то нет. Там, кажется, какие-то жучки?

— Да, настоящие личинки, живые, — сказал Трей и рассмеялся своим отрывистым смехом, больше напоминавшим звук отбойного молотка.

— Нет уж, благодарю. Очень остроумно.

— Да ладно тебе, я ведь шучу, расслабься, чувак!

Они остановились у какого-то магазинчика, Трей приветственно помахал парню-мексиканцу за прилавком, нагрузил Бена упаковкой с банками пива, сказав: «Вот тебе твои бобы», замороженными начосами, любимой едой Диондры, а сам, как букет, взял полоски вяленного по-индейски мяса.

Продавец улыбнулся Трею и издал боевое улюлюканье индейцев, на что Трей, приложив руку к груди, галантно расшаркался:

— Ты мне просто позвони, Хосе.

Хосе ничего не сказал, Трей оставил ему сдачу бакса на три, не меньше. Весь остальной путь к Диондре Бен не переставал об этом думать. О том, что больше всего в этом мире людей таких, как Трей, которые легко расстаются с тремя долларами. И как Диондра. Однажды в конце сентября ей пришлось остаться с двумя детишками не то родной, не то двоюродной тетки; стояла жара, и они с Беном отвезли их в аквапарк недалеко от границы с Небраской. Диондра сидела за рулем «мустанга» своей матери (ей тогда до чертиков надоела собственная машина). Заднее сиденье было завалено взятыми с собой предметами, приобретать которые Бену и в голову бы не пришло: там были три вида крема то ли для, то ли против загара, пляжные полотенца, бутылки с прыскалками, надувные матрацы и круги, пляжные мячи, пластиковые ведерки. Детишки были маленькие, лет шести-семи, их втиснули на заднее сиденье между всей этой фигней, и при малейшем их движении матрацы издавали пукающие звуки, а где-то на подъезде к Лебанону дети со смехом пробрались к окошку — матрацы заскрипели еще активнее, будто в бешеном акте пластмассового спаривания достигли оргазма. Бен оглянулся и понял, что так веселит ребятишек. Из всех щелей и складок на полу они сгребали сдачу, которую после посещения магазинов всегда разбрасывает Диондра, швыряли из открытого окна и смотрели, как монетки искрами осыпаются за машиной. Это были уже не центы, а четвертаки — монеты в двадцать пять центов.

Получается, разница между людьми вовсе не в том, что одни обожают собак, другие — кошек, одни готовы не отрываясь смотреть детективные сериалы, другие — вестерны, а в том, имеют ли для них значение двадцатипятицентовые монеты. Для него четыре такие монетки означают доллар. Аккуратная горка — обед. Мелочь, которую эти маленькие говнюки выбросили в тот день из окна автомобиля, для него составила бы половину стоимости новых джинсов. Он все время просил детей прекратить хулиганить, говорил, что так вести себя опасно, противозаконно, что их всех сейчас оштрафуют, просил сидеть спокойно и не вертеться во время движения. Но они только смеялись, а Диондра зло бросила через плечо: «Из-за вас Бен не получит сегодня недельное содержание». И он понял, что разоблачен. Он-то полагал, что все шито-крыто, но Диондра, оказывается, в курсе, что он собирает за ней монетки. Он тогда почувствовал себя девочкой, у которой ветер задрал подол платья. И что же можно сказать о девчонке, которая знает, что ее парень рыщет у нее в машине в поисках мелочи, но не подает вида? Что она поступает хорошо? Или отвратительно?

На огромной скорости они подкатили к дому Диондры — гигантской бежевого цвета коробке, окруженной сеткой-рабицей, чтобы питбули ненароком не загрызли почтальона. У Диондры было три таких пса, один — белая груда сплошных мышц с огромными яйцами и бешеными глазами. Бену он не нравился больше всех. Когда родители отсутствовали, она разрешала им бегать по дому, они запрыгивали на столы и гадили на полу, где придется. Диондра за ними не убирала — она поливала изгаженный ковер освежителем воздуха. Когда-то красивого голубого цвета, ковер в гостиной превратился в минное поле, утыканное

собачьим дерьмом, а его нынешний цвет Диондра называла фиолет с налетом. Бен старался никак на это не реагировать. Его это не касается, о чем она, кстати, неоднократно ему напоминала.

Стоял мороз, но дверь черного хода была нараспашку, и собаки то вбегали в дом, то на бешеной скорости снова выскакивали на улицу, как в детской считалке: один, второй — и вот их трое. Лихая тройка нарезала десяток кругов по двору, а потом снова пулей неслась в дом, на бегу повизгивая и покусывая друг друга.

— До чего же я ненавижу этих мерзких псов, — вздохнул Трей и нажал на тормоз.

— Она им все позволяет.

Собаки разразились истошным лаем и, пока Бен и Трей шли к главному входу в дом, с маниакальным упорством бежали за ними вдоль забора, ни на секунду не затыкаясь и время от времени просовывая морды в дырки в заборе.

Передняя дверь тоже оказалась настежь — тепло волнами покидало дом. Они прошли через оклеенную розовыми обоями прихожую (Бен не устоял и прикрыл за собой дверь с улицы, чтобы зря не расходовать энергию) и спустились на этаж Диондры. Она танцевала в своей гостиной, без штанов, в носках сочного розового цвета и свитере, в который можно было засунуть еще одного человека. Правда, сейчас все девчонки в школе носят рубашки, которые им велики. Это у них называется «рубашка моего парня» или «папин свитер». Диондра, конечно, носит то, что ей супервелико, да еще надевает вниз кучу другой одежды: длинную футболку, потом какой-нибудь жилет или майку. Как-то раз Бен предложил ей взять один из его больших черных свитеров, который она могла бы надеть как свитер своего парня (раз она его девушка), но она, наморщив носик, заявила: «Этот не подходит. К тому же в нем дырка». Как будто дырка в свитере или рубахе хуже собачьего дерьма по всему ковру. Может, Диондре известны какие-то особенные, не известные ему правила поведения, или она попросту им манипулирует — этого Бен точно определить не мог.

С зажженной сигаретой в руках, но на безопасном от новой одежды расстоянии, она скакала под музыку австралийской рок-группы «Эй-Си/Ди-Си», а за ней в камине плясало пламя. Она прикупила себе дюжину новых вещей — они валялись кругом в яркой огненной упаковке или уже висели на вешалке. А еще он увидел пару коробок с новой обувью и крохотные коробочки — это, он знал, драгоценности. Завидев его черные волосы, она расцвела в улыбке и подняла вверх оба больших пальца на руках: «Обалдеть!» — и ему тут же стало немного лучше; он перестал чувствовать себя круглым идиотом.

— Говорила же я, Бен, что тебе пойдет.

— Что ты там накупила, Дио? — спросил Трей, роясь в пакетах. Он прикурил от ее сигареты, которую она продолжала держать в руках, а она ведь без штанов. Она поймала взгляд Бена, задрала свитер, под которым оказались мужские семейные трусы (тоже, между прочим, не его).

— Ну ты чего, ду-у-у-рик!

Она подошла к нему, чтобы поцеловать. Смесь исходившего от нее запаха грейпфрутового лака для волос и сигарет ударила в нос, но подействовала на него успокаивающе. Он нежно ее приобнял — он теперь всегда так поступал, — но, когда почувствовал, что ее язык требовательно уперся в его, дернулся.

— Господи, да прекрати ты свои сантименты и телячьи нежности, давай сразу к делу! — зло бросила она. — Или я для тебя старовата?

— Тебе всего семнадцать, — засмеялся Бен.

— Если бы ты знал то, что знаю я! — Ее голос теперь звенел, она распалялась все больше.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что на твой вкус семнадцать не фонтан — тебе помоложе подавай.

Бен растерялся. Когда Диондра в таком настроении и что-то скрывает, у нее трудно узнать, в чем дело, потому что это обычно заканчивается бесконечными: «Нет-нет, ничего», или «Потом скажу», или «Не боись, сама разберусь». Она тряхнула головой, волосы упали на лицо — и продолжила танец, выхватив банку с пивом из-за коробки с обувью. Ее шею покрывали фиолетовые подтеки от засосов, которые он оставил там в воскресенье. Он впивался в кожу, как Дракула, а она требовала, чтобы он делал это еще и еще: «Сильнее, сильнее! А то не останется следов. Не сжимай губы, язык не нужен. Сильнее! Давай! Неужели ты до сих пор не научился ставить засосы!» — и, с остервенением схватив его за волосы, рывком повернула его голову набок и принялась за шею, в бешеном ритме то захватывая плоть, то отпуская. «Вот так! — и заставила его посмотреть в зеркало. — А теперь сделай то же самое».