Темные ветры империи
Шрифт:
Что, меняем направление движения на сто восемьдесят градусов? Ну уж нет! Следуем прежним курсом. Наша цель неизменна — ворота. За неимением сотника в качестве отмычки используем Профа.
Как оказалось, и этого не требуется. Они были распахнуты настежь. Вот и славно. Некоторая суета, имевшая скорее рабочий характер, в счет не шла.
— Пошли-ка мы обратно, — сообщил я своему замолкнувшему спутнику. Вероятно, это следствие легкой контузии, полученной им от оппонента на идеологическом фронте. Что ж, случается. Политическая борьба еще никогда не была легкой. А уж тут такое лихое противостояние — император и Коммунист. Помнится, во времена былые в ход шли не только
— Хочу показать тебе одну вещь. Уверен, тебя это заинтересует.
— К-какую? — спросил он словно через запятую.
— Сюрприз! — обнадежил я. Но, рассудив сам с собой, что такое словцо может оказаться ему незнакомым, чуть разогнал туман. — Техническая новинка. Без преувеличения, новейшие технологии. Даже там не все, далеко не все знают про такое. Как? Интересно?
Я очень хотел и старался, чтобы с его лица хоть на пару минут сошло это выражение мыши, попавшей под веник. Две минуты, большего мне не требуется. На самом деле я собирался управиться за минуту. Ощущение того, что мне нужно срочно убираться, у меня не только не проходило, оно продолжало усиливаться. Я как мог фильтровал свои эмоции, во многом определяемые общей атмосферой тревожности и страха, пытался хоть сколько-нибудь рационально оценивать ситуацию, что приводило только к результату «умеренно», но страх, сидящий в каждом из нас, во весь голос орал мне: «Беги!» Кто-то называет это интуицией. Возможно. Кстати, есть выражение, куда более близкое моей мятущейся душе. В литературном переводе оно звучит примерно так: «Попой чувствую». Возможно, ко мне, убежденному гетеросексуалу, это не очень применимо, но я верю, хочу верить, что эта лексическая идиома возникла до того, как однополые отношения на Руси получили нынешнее распространение. Так вот, я чувствовал. Спинным мозгом. На уровне, скажем, поясницы. Тикать!
Я немного ослабил хватку и продолжал охмурять Профа. Даже улыбался, наклоняя к нему голову. Просто шерочка с машерочкой, ни дать ни взять. Что я нес — не упомнить. Потому что в процессе охмурения главное не слова, а интонация. Обволакивающий поток. Это я еще в молодые годы уяснил.
Сняв джип с сигнализации, я усадил Профа на переднее сиденье и аккуратно прикрыл за ним дверь. Огибая машину спереди, краем глаза я следил за охранником. Народ безмолвствовал. Ровно до тех пор, пока я не занес свой зад над сиденьем. И тогда у него прорезался голос.
— Эй! Вон Илья идет.
Я посмотрел в том направлении, которое доблестный страж обозначил как «вон».
Илья действительно шел. Как бы. Его шатало так, что страшно делалось, не снесет ли он тут чего. Он был пьян до неприличия. В нашей компании такое состояние характеризуется как «в лоскуты». Я испытал укол совести. Небольшой. Применение мной «абсолютного оружия» без остатка и зазрения совести входит в мою концепцию расследования. Кто-то предпочитает более консервативные и травматичные способы вроде полицейских дубинок и прочих чудес прогресса. Кто-то больше упирает на интеллект. Люди разные, и пристрастия у них разнятся. Я же человек от сохи. Ну примерно. В том смысле, что мне, как индивидууму, ласка ближе, чем грубое физическое насилие.
Я ухмыльнулся охраннику и сделал ручкой в том смысле, что «сам видишь, какой он никакой и вообще мы скоренько», и уселся за руль, стараясь не суетиться, хотя нижнепоясничная область во весь голос орала мне: «Вали!»
Я только успел снять с ручника, когда сотник кинулся ко мне, судя по выражению его лица, с не самыми добрыми намерениями, чему свидетельствовали его безуспешные — пока! — попытки обнажить холодное
Валить!
Двигатель и так работал, трудясь на благо зарядки аккумуляторов самолета, поэтому для старта мне и нужно было-то всего-то вставить заднюю скорость и дать газу. Площадка для автомобильных маневров явно маловата, да еще тридцатьчетверка эта, поэтому большую часть пути до ворот я проделал задом, но перед самым выездом сумел сделать то, что называется полицейским разворотом, чудом не сшибив при этом тетку с корзиной на плече, и вырвался за пределы.
Теперь я получил возможность посмотреть на Профа. Он был бледен и, кажется, находился на грани обморока. Или уже за ней, просто с открытыми глазами. Такое бывает. Ну забыл их человек закрыть перед тем, как отрубиться.
Я всерьез озаботился чистотой обивки сиденья, на котором умирал от дотоле неизведанных ощущений абориген.
Не стану утверждать, что разбитая колея похожа на трассу для шоссейных гонок. Этого нет и в помине. Даже мягкая подвеска и анатомические сиденья не спасали меня от чувствительных ударов по седалищному нерву. Преодолев метров триста, я остановился с тем расчетом, чтобы до ближайшего человека оставалось как минимум метров шестьдесят — семьдесят.
— Ну как? — спросил я Профа, все еще подозрительно бледного. — Понравилось?
В ответ он как-то нехорошо сглотнул. Этого мне еще не хватало.
— Хочешь выйти? Давай. Помочь? Он замотал головой.
— Не понял. А чего хочешь?
— Поехали, — слабым голосом сказал он. Вот тебе и новость!
— Куда?
Он показал рукой вперед. Отвечаю — пальцы у него дрожали.
— Ты уверен?
Проф утвердительно кивнул.
В детстве я катался с американских, они же русские, горок, крича от страха и восторга. А потом снова на них лез. Так, я, наверное, преодолевал собственные страхи, хотя, подозреваю, просто ловил кайф от того, что от невесомости поджималась мошонка. Ты сначала падаешь, не чуя не только почвы под ногами, в данном случае под копчиком, и вообще никакой опоры, а потом разом ее приобретаешь.
Не к месту и не ко времени сравнение, но уж коль пришло на ум, чего ж нет-то.
Есть люди, которые совсем не умеют управляться с «абсолютным оружием». Глушат себе и глушат горькую или сладкую, не различая утра и вечера, переводя элегантное похмелье в крутой запой. Вот это и есть обретение вечной невесомости с крайне тяжелыми последствиями. Алкоголизм называется. Существуют, естественно, и трезвенники, только не о них речь. Умеренный пьяница, не выходящий на опохмеление и буйство, может, наверное, считаться человеком счастливым. Я не говорю, разумным, тут уж у кого как, но когда тяга к алкогольному расслабону сочетается с умеренностью, а утром не превращается в кошмар, что ж… Не знаю, но, уверен, именно с таких все государства — мусульманские в расчет не берем! — получают свой нехилый откат в виде налогов. А зажав это дело, получают в ответ наркомафию или бутлегеров. Проходили, знаем.
— Проф, — осторожно начал я, не зная, как сообщить ему неприятную для него новость, — может, ты вернуться хочешь?
И внимательно посмотрел на него. То есть еще внимательнее, потому что и так не сводил с него глаз. И не только потому, что ловил момент, когда нужно будет распахнуть дверцу и вытолкать наружу расстающегося с содержимым желудка человека. Просто он меня очень удивил.
— Едем.
— Видишь ли какое дело. — Нет, мне все же придется его расстроить. — Ты не совсем понимаешь. Я не скоро собираюсь возвращаться. Если вообще соберусь.