Темные властелины на дороге не валяются
Шрифт:
— Дочка она мне! — Эдельвейс, насупившись, двинулся к стойке. — И не боись, нахлебниками не будем. Вот оклемается маленько, так, как пить дать, вам всем покажет. Она мож это, на шаре танцевать умеет. Талантливая — вся в папку.
Трактирщик скривился, но все же плеснул в кружку мутной жидкости:
— Сказанул: на шаре! Теперь ей и шар покупать?
— Зийна, пей, — менестрель, приподняв дочку за волосы, влил самогон ей в рот. Прима глотнула, пискнула, покраснела, побледнела и извлекла из пышной груди мощное «Пляяяяя!!» Правда, на этот раз без бемоля.
— Молодчиночка… —
— Что это было, отравитель? — просипела Зина и, пошарив в поисках закуси, смачно занюхала выпитое кружевной салфеткой.
— Оркский самогон, — менестрель заботливо подвинул к дочке жаркое из дикого баклажана.
— Это я сама поняла! — Зина томно взяла закусь двумя пальчиками. Браслетки звякнули. — Я о властелине, темном. Они что, у вас тоже водятся?
— Только один. Да ты кушай, кушай. И не боись, чай, душегубец отседова далеко.
— Где? — заинтересовалась Зина и отправила в рот еще кусочек жаркого.
— Известно где, — фыркнула противная поломойка и тут же принялась елозить щеткой под столом Эдельвейса, — в Самом Черном замке на Черной горе посреди моря. Тоже Черного. Ну, когда на «Ночной вазе» в небесах не застрянет.
— Ой, — поперхнулась Зина. — А какой он?
И алчно сверкнула глазами.
— Да обычный, — Мавросий стал невозмутимо складывать из «Пифия» самолетик. — Брунет. Брутальный. Глаза, что у козы блудливой. Волосья по ветру вьются, Шпага серебряная, опять же. Булье, говорят, алое да чистого шелка. На вот, любуйся!
Корчмарь запустил газету в сторону Зинаиды, и, мгновение спустя, с первой полосы, кривясь, глядел на приму бледнолицый брюнет в алых труселях с медведиками.
— Ах, — сказала Зина басом, — Иуэомиэленей!
— Че? — спросили хором корчмарь, поломойка и менестрель, а Темный Властелин побледнел еще больше и постарался смыться с передовицы.
— Куда?! — взревела Зинаида, но тут оголодавшая муха пошла на таран и с размаху врезалась поломойке в глаз. Та, заорав не своим голосом, выхватила из рук примы газету и ринулась за насекомым, толкая столы и перепрыгивая скамейки.
— Весна скоро… — заметил Эдельвейс и взял на лютенке меланхоличный аккорд.
— Мой принц… — хлюпнула носом вымечтанная дочурка.
— «Твои зеленые рукава сведут с ума меня сейчас. Твои зеленые рукава затмили свет твоих же глаз»… — выразительно завел Эдельвейсстаринную орочью балладу.
— Попса! — выплюнула Зина и скривилась.
— Классика! — не согласился свежеобретенный отец и сыграл заковыристый пассаж.
— Вот классика! — Зинаида вскарабкалась на стол, и, сложив руки на груди, устремила горящий взор вдаль: — О, милый! Приди, мое блаженство! Приди моя любовь, мне сердце успокой!
В этот исторический момент где-то в Запределье часы пробили десять. А поскольку эти десять пришлись на предсказанный Конец света (не будем уточнять, который), биограф примы содрогнулся и с опаской посмотрел в окно. Там ничего не изменилось, разве что лениво отряхнулась сидящая на дереве ворона, а вот Зине откровенно не повезло. Поток авторского адреналина вкупе
— Джай Махакали! [1] — взрычала страшная троица и стала окружать стол с обалдевшей примой.
— Обалдеть… — пролепетала попаданка, а потом от души завизжала и попыталась пнуть тянущуюся к ней лапу с огромными когтями. Орки заорали и закрыли уши, крыша таверны затрещала, покосилась и, сложившись книжкой, рухнула в зал, подняв тучи пыли. Здоровая балка приложила приму по многострадальной голове, и дама, всхлипнув, затихла и стекла под стол. Велика ты, сила певческого искусства…
1
Jai Mahakali, Ayo Gorkhali! — («Слава Великой Кали, идут Гуркхи!») — боевой клич гуркхов.
Получасом спустя онемевшие от горя селяне скорбно смотрели на дымящийся остов таверны, над которым гордо, как АН-225, парила одинокая муха…
Глава 4
— Дармоеды! Олухи! — орал я на несчастных «эльфийских принцев», топая ногами и плюясь ядовитой слюной. Потом содрал с ноги ботфорт и запустил в них для полноты картины. Бабушка Беладонна оценила бы мою верность традициям.
Йожин с Федей переглянулись.
— А мы че… — загундосил гном. — Кто ж знал, куда ее выкинет. Мы тут репетировали, а она на почти крайнем почти севере… Рояль така скотина, нет бы трамваем поехала. Патриаршие, масло, Аннушка…
— Дармоеды, олухи, идиоты, — перечислял я уже чуть тише, загибая стройные пальцы. — Имбецилы, олигофрены, кретины, дебилы…
— Ваше Темнейшество, — робко прервал меня Федор, — а «дебил» как пишется: через «е» или через «и»?
— Розенталя почитай, балбес! — я стукнул свернутой в трубку орочьей газетой по склоненной кудрявой голове и с подозрением спросил. — А кстати? Почему это ты интересуешься?
— Я записываю, — покаянно засопел Федя. — Мы, гномы, завсегда подходим к делу основательно.
— Гномы? — я еще раз треснул его газетой промеж ушей. — Какие гномы? Ты эльфийский принц как его там!
— И-у-э-о-ми-э-ле-ней, — по слогам прочел Федя, послюнив пальцы и пролистав несколько страниц вышеупомянутой книжицы.
— Вот! А что это такое, кстати?
— Ни най, — пара слезинок скатилась на твердый выбритый подбородок моего визави.
— Спокойно, Федор! — я ободряюще хлопнул гнома газетой по плечу, словно возводя его в дворянство. — Сейчас мы с этой гинеко… тьфу, генеалогией разберемся.