Темные властелины на дороге не валяются
Шрифт:
— Фью-фью, — нежно сказала сидящая на коряге пятнистая кедровка, а Эдельвейс, притормозив, смахнул слезу умиления. Птичка подпрыгнула, а после вдруг стала на крыло и испуганно унеслась в небесную синь. Зимний лес озарился неожиданной вспышкой, в ближайших кустах что-то громко затрещало, и кто-то грязно выругался. Эдельвейс удивленно сморгнул и полез в бурелом — любопытствовать.
Минуту спустя он обнаружил источник звука — упитанную смуглую даму в золотистой рубашке и венке из крупных белых
— Дочка! — восхитился Эдельвейс и полез обниматься.
— А-а-а! — завизжала дама. — Гиганский хомяк!
— Я орк!
Менестрель обиженно застыл и гордо продемонстрировал новоприобретенному чаду миниатюрные клыки.
— А я Зина, — растерянно сказала дама и шумно сглотнула: — Фигасе! Вы ж зеленые.
— Только летом, — назидательно ответил Эдельвейс и снова расплылся в широкой ухмылке: — Зий-на…
— А это что? — «дочка» пухлой ручкой ткнула в мохнатое менестрельское пузо.
— Шерсть, — гордо ответил тот и кокетливо выкусил клычками запутавшуюся веточку, — зима ж на улице.
— Зима…
Зинаида вздрогнула все телом и, обхватив себя за плечи, истошно запричитала:
— И зима, и мороз, и свету белого не видно, и умру я тут во цвете ле-ет!
— Ну-ну, — Эдельвейс покровительственно похлопал находку по плечу, — что ж вы так убиваетесь, вы же так никогда не убьетесь.
— Насмешник! — с ненавистью прошипела Зина, взмахнула руками и решительно полезла из сугроба.
Эдельвейс с готовностью подхватил ее под мышки и, закряхтев от натуги, с третьего раза вытащил на тропинку.
— Гы… ды… ты… — снова заклацала Зинаида.
— Ага, — кивнул орк, оглядывая короткий подол рубашонки, еле прикрывающий коленки, и широкий пояс из золотых пластин, — холодно. Моя твоя понимает. Садись, дочка, папке на спину, вмиг домчу.
— Ку… куда? — с опаской уточнила дама и запрыгала, пытаясь согреться.
— В трактир, куда ж еще. Там и покормим, и обогреем. А что? Ты не боись, мы, орки, мирные.
— Белые и пушистые, — эхом всхлипнула прима и с сомнением оглядела мохнатого провожатого: — А донесешь?
— Обижаешь…
Эдельвейс расправил широкие плечи, тряся шерсткой, поиграл теоретическими мускулами и, развернувшись, присел на корточки: — Садись. Только, чур, на шею не дави!
Зина молча влезла на пушистую спину, и орк, с трудом поднявшись, медленно побрел, сгибаясь под нелегкой ношей.
— А бы-быстрее нельзя? — снова отбила дробь зубами «дочка» и с горечью вспомнила стремительные путешествия противной киношной девицы, которой повезло заарканить вампира.
— Щас, тут скоро под горку будет, — просипел Эдельвейс и тоже вспомнил: старую сказку
— Ничего… — успокаивал сам себя менестрель, — своя ноша рук не тянет, зато мечта сбылась…
Мечта всхрапнула и затихла.
— Пригрелась малютка, — с нежностью подумал Эдельвейс, но тут лыжня устремилась вниз, и орк, балансируя лапами, пошел на разгон.
— Побереги-и-ись! — прикрикнул он на зазевавшихся зайцев, а прима, высунув любопытную голову, тут же получила в лоб сучком, и оба кулдыкнулись в снег.
Отряхнув дочуру, орк снова взгромоздил ее на закорки и погнал быстрее, пока, наконец, над елками не зазмеились дымки Хомячихина. И вскоре Эдельвейс важно входил в родной трактир с любимой ношей на спине.
— Где ты шляешься? — недовольно пробурчал корчмарь, а после удивленно присвистнул. Зинаида, точно блоха, отпала от орочьей шкуры и застыла, лежа на скамейке, чакая зубами от холода и переживаний. По ее лбу тянулась четкая розовая полоса.
— Это дочка моя! — радостно осклабился Эдельвейс. — Зийна.
— К печке ее переложи, — меланхолично ответствовал трактирщик и отправился протирать стойку, здраво рассудив, что с перемерзшей толстухи взять нечего.
Эдельвейс протопал через зал, уложил Зину у очага и, плюхнувшись на невысокую скамеечку, стал сосредоточенно разуваться.
— И ходют, и ходют, — пробурчала пушистая орчиха-служанка, орудуя щеткой и, мстительно пихнув Зинину ногу в сандалии, призывно поглядела на менестреля.
— Чего нового? — зевнув, поинтересовался Эдельвейс.
— А то ж прям на цельный год отлучалси, — фыркнула орчиха и снова пнула «дочку» в голень. Та злобно заурчала и стрельнула оттаявшим египетским взглядом в противную поломойку, отметив и кучерявую шерстку и вплетенные в нее голубые ленточки.
— Как обычно, — пожал широкими плечами корчмарь, — зима…
— Зима… — согласился менестрель.
— Вот разве что Темный Властелин снова буянит, — потряс головой хозяин, отгоняя настырную муху, невесть от чего воспрявшую посреди зимы. — «Хомячихинский Пифий» пишет, вона, что в столице танцы на столах затеял. С раздеваниями…
— Зима, — снова зевнул Эдельвейс и, сняв со стены лютенку, дернул третью струну, — лихорадки цепляются…
Струна бренькнула, а частично оттаявшая прима протестующе засипела: «Ля-бемоооль…»
— Доча… — умилился менестрель. — Вся в меня! Ты это, Мавросий, налей ей согревающего. И покушать. Да не бычи, из моих денег вычтешь.
— И надолго она к нам? — корчмарь скосил глаза на переносицу и взмахнул тряпкой: нахальная муха никак не отставала. — Так и знай: забясплатно кормить не буду.