Темный ангел
Шрифт:
Я нахмурилась.
– Но как все это поможет Эффи? – спросила я. – Я вижу выгоду для тебя, но, прежде чем я соглашусь на подобный план, я должна убедиться, что Эффи будет счастлива. – Я изобразила замешательство, а потом осторожно предложила: – Может, ты бы и ей написал…
– Нет! – Моз просиял. – У меня идея намного лучше. Я сделаю так, чтобы она была здесь со мной. Тогда, если Генри скажет, что я блефую, и откажется платить, у меня будет свидетель гораздо надежнее – кто подойдет на эту роль лучше, чем его жена? Если она расскажет, что видела его в борделе, все его чудные друзья прихожане перестанут с ним здороваться.
Я посмотрела на него
– Эффи тоже будет здесь… – Мой голос угас. – Я бы никогда до такого не додумалась. Но идея мне нравится, – постановила я. – Думаю, это сработает. Скажи Эффи, что я жду Генри в следующий четверг, в полночь. Скажи, пусть приходит к одиннадцати. Я спрячу ее до того, как появится Генри. А ты приходи в двадцать минут первого, чтобы Генри успел подготовиться. Об остальном я позабочусь.
28
Я провел весь день в студии, работая над «Игроками в карты». Я был весьма доволен холстом – сильная получалась картина. Харпер сидит у стены, ссутулившись, положив локти на стол, лицо чуть приподнято и обращено к свету, он смотрит на свои карты с таким типично харперовским выражением лукавого безразличия. Масляная лампа мерцает над его головой, окрашивая грязные стены и выскобленный стол в зеленоватый цвет, подчеркивая контуры грубых стаканов, наполненных белесым абсентом.
Я набросал углем женскую фигуру, взяв для позы натурщицу со стороны. По моему замыслу, она должна была сидеть вполоборота, одну руку положив на стол перед собой, а в другой держа даму пик, игриво прижав карту к губам… Вскоре мне понадобится более тонкий материал, какая-нибудь темноволосая незнакомка. Не Эффи, решил я, определенно не Эффи. Во-первых, я не хотел, чтобы она сидела с Харпером в такой интимной обстановке – пусть даже на моей собственной картине, а во-вторых… Представляя ее в студии, я неясно тревожился; отчего-то я не хотел писать ее. С чего бы мне тревожиться, спрашивал я себя. Она позировала здесь для меня тысячу раз. Почему не написать ее снова? Но ответа не было. Вместо этого память подбросила мимолетное видение, холодное и липкое, словно прикосновение призрака… худое лицо, уставившееся на меня из темноты, голос, как морозное кружево, что-то шепчущий, и запах шоколада…
Откуда вынырнуло это странное воспоминание? И это лицо, бесформенное, но все же знакомое, белое размытое лицо маленькой Персефоны в сумраке преисподней? Я беспомощно сжал кулаки – я уже видел ее, мою даму пик. Кто она?
Кто?
Когда я вернулся домой, Эффи работала над своей вышивкой сосредоточенно, как примерный ребенок. Шелковые нитки разложены на оттоманке, на скамеечке для ног, на серой фланели ее платья – единственными цветными пятнами на этой картине были нитки и длинная полоска ткани. Волосы рассыпаны по плечам – похоже на монашеский чепец. На миг в своей обманчивой чистоте она показалась мне призраком, леденящим кровь видением Непорочной Девы. Она подняла глаза, и в эту секунду лицо ее было лицом мстительной старухи, искривленным ненавистью и злобой, лицом седой норны [28] , старше, чем время, и скрюченные пальцы ее пряли нить моей судьбы. Я едва не закричал.
28
Норны – богини судьбы в скандинавской мифологии, Урдр, Верданди и Скульд, ответственные за прошлое, настоящее и будущее соответственно.
Но вот свет упал иначе, и она снова была Эффи, кроткая и невинная, как спящая красавица на вышивке.
Я выдавил ответную улыбку.
– Тебе уже лучше, Эффи? – спросил я.
– Да, спасибо, намного лучше. Голова совсем прошла, и я весь день вышивала.
Будто желая подчеркнуть это, она отложила рукоделие и начала аккуратно сматывать шелковые нити.
– Превосходно, – сказал я. – Однако, учитывая, в каком ты была состоянии сегодня утром, не думаю, что тебе стоит выходить в ближайшие дни.
Я ждал возражений, зная от Тэбби, как ей нравится гулять, но Эффи и глазом не моргнула.
– Да, – согласилась она, – думаю, лучше мне побыть дома, пока я нездорова. Не хотелось бы подхватить простуду на кладбище.
– И никакого чтения, – добавил я; если что и сможет нарушить ее самообладание, так это упоминание о ее драгоценных книгах. – Я уверен, что девушке с твоим капризным характером романы и стихи могут причинить непредсказуемый вред. У меня есть несколько полезных книг, а также множество научных трудов – читай, если хочешь, но остальные твои книжки я из библиотеки убрал и попросил бы тебя больше их не покупать.
Я ожидал взрыва, но она только кивнула – что это, тончайшая улыбка на ее бледных губах? – и стала убирать рукоделие в корзину.
– Мне бы хотелось закончить вышивку до конца года, если получится, – сказала она. – Думаю, из нее выйдет прелестный экран для камина, или, может, нашить ее на покрывало? Как ты думаешь?
– Как тебе угодно, – холодно отозвался я. – Я в таких делах не советчик.
Я был удивлен и весьма обеспокоен. Еще утром она не могла справиться с истерикой, выла и плакала, как избалованный ребенок, а теперь держалась прохладно и сдержанно. Ее вежливость граничила с презрением. Какую тайну скрывала она от меня?
Я внимательно наблюдал за ней во время ужина. Как обычно, ела она мало, но соизволила намазать бутерброд маслом, когда я заметил, что у нее нет аппетита. Она была послушна, мила и очаровательна – но почему желудок у меня сводило от ее покорности и нежности? Тревога и недовольство росли, и в конце концов я удалился в курительную и оставил Эффи одну.
Я сказал себе, что это просто нервы: я почти не спал ночью, весь день работал в студии и устал. Вот и все. Нет, не все. Пока меня не было дома, с Эффи что-то случилось, что-то тайное, возможно, даже опасное. Это невозможно объяснить, но я чувствовал, что Эффи уже не одинока и уже не моя. До поздней ночи я курил, пил и ломал голову, что же все-таки разбудило мою маленькую бледную сестру.
Перемены
29
Пять дней.
Я ждала пять дней. Я едва могла есть, я боялась спать, чтобы не закричать о своих мыслях вслух среди ночи, и опиумное забытье было единственным отдыхом, который я осмеливалась позволить спутанному рассудку. Я видела, Генри о чем-то подозревает: иногда я ловила на себе его взгляд, а иногда наши глаза встречались, и он как будто что-то просчитывал. Всего месяц назад я бы не смогла выдержать тяжесть его вопрошающего взора – но теперь во мне была новая сила, ощущение перемен, новый мрак в сердце, наполнявший меня ужасом и ликованием. Казалось, он защищает меня – несформировавшаяся бабочка слепо ворочается в темноте твердой куколки, оса шевелится в шелковом коконе и видит беспокойные сны о мести и полете.