Темный инстинкт
Шрифт:
— Ах, Лисенок-Лисенок, — шепнул он Мещерскому, когда они сели в «Хонду» Файруза (Корсакову Сидоров предложил ехать в своей машине). — В сущности, она еще девчонка совсем. Очень непосредственная, ласковая. Вы не находите — она истинный тип женщин Боттичелли?
— Я? Нет.., как-то не нахожу, не знаю, — бормотал Мещерский, наблюдая, как Петр Новлянский схватил сестру за руку и с перекошенным злой гримасой лицом выговаривал ей что-то.
— А я понял это сразу же в галерее Уффици. Мы с Лисенком вместе часто туда заходили, когда ездили во Флоренцию.
«Понятно, чем ты этой девице мозги компостируешь, — подумал Мещерский. — И таким голосом эту ахинею плетешь, будто и вправду… А когда она на шее у тебя прилюдно виснет — брезгуешь. Сволочь ты, Павлин Иваныч. Обязательная сволочь!»
До отдела доехали быстро, а там…
— У нас тут ЧП небольшое приключилось: тараканов в здании морят. — Сидоров вел их не к самому отделу, а к какому-то покосившемуся флигельку на заднем дворе, пристроенному к милицейским гаражам. — Так что здесь нам придется с вами разговаривать.
— Это что ж, КПЗ ваше? Или как там это у вас называется — СИЗО? — с кривой усмешкой осведомился Зверев.
— Что вы, Григорий Иванович. Это наш паспортный стол. И участковые у нас тут находятся, когда сутки дежурят. А вот мой коллега, — Сидоров кивнул на поджидавшего их на крыльце молодца в форме. — Пройдите к нему в кабинет, Григорий Иванович. Да не волнуйтесь вы! Пара-тройка вопросиков всего к вам будет. А вы, уважаемый, — теперь Сидоров ослепительно улыбался Корсакову, — сюда, пожалуйста. В это вот помещеньице. А вы, будьте ласковы, — он отстранил рукой Файруза, — или в коридорчике обождите, а лучше на свежем воздухе. А еще лучше бы…
«Убрались к чертовой бабушке, — мысленно продолжил Мещерский. — Дудки тебе, Шурик».
— Пойдемте, Агахан, не будем настаивать, — Мещерский вежливенько повлек за собой упиравшегося секретаря. — Посидите в машине, а я потом пойду и все узнаю.
Словом, Марина Ивановна будет в курсе всего, здесь происшедшего.
И действительно, выждав минут пять, он вернулся к флигелю. Открыл фанерную дверь на тугой пружине и очутился в коридоре, куда выходило шесть измызганных дверей. Оглянулся, ну и нищета! Характерная, впрочем, для большинства провинциальных кутузок.
На двери первого кабинета красовалась приколотая ржавыми кнопками бумажка: «Паспортный стол. Прием с 12 до 16 по понедельникам и четвергам, остальные дни — с 10 до 14».
— Вы не имеете права говорить со мной таким хамским тоном!
«Корсаков визжит. Уже. Что он там с ним делает? Лупит, что ли?» — Мещерский подкрался к двери, за которой теперь глухо бубнили два голоса. Поминутно озираясь, приник к ней ухом: что там происходит? Отчего любовничек так взвился? К сожалению, эта дверь, в отличие от входной, отличалась лучшей звукоизоляцией. Оставалось только переминаться с ноги на ногу и гадать, что творится в кабинете. А там…
— ВОТ, МИЛ ДРУГ, НАМ ВСЕ ИЗВЕСТНО. — Едва только они уселись — Корсаков на старый клеенчатый стул в узком закутке между подоконником и облезлым
— Учти, чистосердечное признание и по новому УК — самое веское из смягчающих обстоятельств.
Корсаков потрясение молчал.
— Ну? Усек? Тогда я слушаю вас внимательно, Дмитрий… — Сидоров достал из среднего ящика пухлый блокнот и полистал его. — Дмитрий Анатольевич, тысяча девятьсот шестьдесят шестого года рождения, русский, образование высшее, уроженец города Люберцы Московской .области, военнообязанный, постоянного места работы не имеет, а имеет профессию музыканта и музыкального критика — чудно, я о таких профессиях что-то не слыхал прежде. Ну да ладно, сейчас много всего нового… Ну? — он блеснул белозубой улыбкой.
— Что?
— Не понимаешь меня?
— Нет.
— Или отказываешься понимать?
— А что именно я должен понять? — Корсаков стиснул в кулаки крупные руки, костяшки его пальцев побелели. — Что вообще тут происходит? Объясните.
— А то происходит, что я возьму вот этот квиточек, — Сидоров снова потянулся к ящику, — видишь, это документик такой? Очень неприятный документик — протокол о задержании подозреваемого называется. Поставлю вот здесь сегодняшнюю дату, время — восемь сорок пять, твою фамилию, имя, отчество…
— Да за что меня задерживать?!
— А ты не знаешь?
— Нет и.., и вы не имеете права мне тыкать.
— Не имею права, — Сидоров горько вздохнул. — А ты пожалуйся на меня. Давай-давай. Ну? Если желание сохранится.., после суда.
— После какого суда? За что меня судить?!
— ЗА УБИЙСТВО.
— За убийство?! АНДРЕЯ?!
Сидоров кивнул. И тут его оглушил тот самый крик, который был слышен даже в коридоре:
— Вы не имеете права говорить со мной таким хамским тоном! Вы.., вы что.., совсем уже.., совсем… Я не убивал его. Вы.., да вы просто издеваетесь! Какие у вас доказательства есть, чтобы бросать мне в лицо такие обвинения? — Лицо Корсакова покрылось бисеринками пота. Крашеная челка упала на глаза, он отбросил ее, запустил руку себе в волосы. — Такие чудовищные нелепые обвинения?!
Сидоров молча наблюдал за ним.
— Значит, вы лично никого не убивали? — осведомился он.
— Простите, но мне дико даже обсуждать это.., отвечать на такие вопросы! Я? — Корсаков подался вперед. — Почему вы именно меня подозреваете? Почему? Что я такого сделал?
— Разве в то утро вы не находились рядом с убитым, Дмитрий Анатольевич?
— С Андреем? Нет! Я же вам сказал тогда. Ну, не вам, а этой женщине-следователю, — Корсаков кусал губы. — Мы действительно собирались на озеро лодку ремонтировать. Еще с вечера договорились — за ужином все это слышали. Я утром встал пораньше. Ждал их за завтраком.