Темный карнавал (сборник)
Шрифт:
— Что за чушь. — У него нервно дернулась щека; он принялся расхаживать по комнате, откидывая со лба темные волосы. — Не надо драматизировать. Ну, допустим, одна собака… а по большому счету, и один человек — что здесь такого?
Она вздохнула:
— Именно этого ты страшился, в этом видел опасность, когда впервые открыл свой дар. Не забывай, Дэвид: эта власть на самом деле тебе не принадлежит, мы по чистой случайности поселились вблизи долины…
Теперь
— Случайность или судьба — какая разница? Важно то, что я сейчас на вершине, а все прочие… все эти… — Он вспыхнул и замолчал.
— Договаривай, — поторопила она.
— Все прочие называют меня величайшим поэтом за всю историю человечества!
— Это тебя погубит.
— Ну и пусть! Хватит об этом.
Он удалился к себе в кабинет и с досадой присел у окна, глядя на фунтовую дорогу. Не успел он прийти в себя, как ему на глаза попалась каштановая собачонка, которая трусила по обочине, вздымая бурунчики пыли.
— Да, я чертовски хороший поэт, — зашептал он, берясь за перо.
На бумагу легли четыре торопливых строки.
Собачонка время от времени визгливо тявкала, огибая дерево или натыкаясь на зеленый куст. Перепрыгивая через лозу, она ни с того ни с сего умолкла и начала рассыпаться в воздухе, а потом и вовсе исчезла.
Запершись в кабинете, он лихорадочно строчил стихи, пересчитывал камешки в саду и простым упоминанием превращал их в звезды, увековечивал облака, шершней и пчел, гром и молнию — всего лишь завитками своего почерка.
Как он ни прятал самые сокровенные стихи, они все же попались на глаза жене.
Однажды, вернувшись после длительной вечерней прогулки, он застал ее над разложенными рукописями.
— Дэвид, как это понимать? — требовательно спросила она, переполняясь холодным гневом. — Это стихотворение. Сначала собака. Потом кошка, пара овец — и в конце концов… человек!
Он выхватил у нее листы.
— Подумаешь! — Ящик письменного стола с грохотом захлопнулся, — Никчемный дед, старые овцы, блохастая шавка! Без них воздух чище!
— А это? Как ты это объяснишь? — Она держала перед глазами самый последний листок. — Женщина. Трое детей из Шарлоттенвиля!
— Ты чем-то недовольна? — желчно бросил он. — Художник должен экспериментировать. Везде и во всем. Я не могу сидеть сложа руки и мусолить одни и те же темы! У меня далеко идущие планы, но тебе этого не понять. Великие планы. Буду писать обо всем. Захочу — рассеку на части небеса, порву в клочья миры, буду жонглировать светилами, как игрушками, стоит мне только пожелать!
— Дэвид… —
— Что захочу, то и сделаю!
— Ты еще не вышел из детства, Дэвид. Как же я раньше не сообразила. Если так будет продолжаться, я не смогу с тобой жить.
— А придется, — сказал он.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он и сам не знал, что хочет сказать. Беспомощно озираясь, он выдавил:
— Я хочу сказать… хочу сказать… если ты попробуешь уйти, я сяду к столу и опишу тебя черным по белому…
— Ах, ты… — У нее поплыло перед глазами.
Она расплакалась. Совсем тихо, почти беззвучно, только вздрагивали плечи и хрупкая фигурка вжималась в кресло.
— Извини, — сказал он неловко; ему претила эта сцена. — Я не так выразился. Не сердись, Лиза. — Приблизившись, он положил руку ей на плечо.
— Я тебя не покину, — выговорила она.
И, закрыв глаза, погрузилась в раздумья.
Ближе к вечеру она вернулась из города, купив запас продуктов и большую, отливающую блеском бутылку шампанского.
Дэвид рассмеялся:
— Что мы отмечаем?
— Как что? — Она протянула ему бутылку, — Отмечаем твою славу величайшего поэта на свете!
— Не вижу повода для сарказма, Лиза, — сказал он, наполняя бокалы. Предлагаю тост за… за Вселенную. — Он сделал первый глоток. — Отличная штука. — Он указал на ее бокал. — Почему ты не пьешь? Не нравится?
В ее увлажнившихся глазах читалась грусть. Она долила ему еще шампанского и подняла свой бокал:
— За то, чтобы мы всегда были вместе. Всегда.
Комната покачнулась.
— Ударило в голову, — без улыбки сообщил он, присаживаясь, чтобы не потерять равновесие. — Вредно пить на пустой желудок. О господи!
Прошло минут десять. Она снова наполнила его бокал. Без всякой причины ее лицо вдруг озарилось счастьем. А он хмурился, разглядывал перо и бумагу, а сам тем временем пытался принять решение.
— Лиза?
Тихонько напевая, она уже готовила ужин.
— Я настроился. Весь вечер думал, и…
— И что, дорогой?
— И теперь готов написать величайшее стихотворение всех времен — немедленно!
У нее дрогнуло сердце.
— Про нашу долину?
— Нет, нет! — самодовольно ухмыльнулся он, — Бери выше! Гораздо выше!
— Боюсь, не угадаю, — призналась она.
— Все просто.
Он сделал очередной глоток. Хорошо, что жена сообразила купить шампанского: оно будоражит мысли. Он занес перо над чернильницей.