Темный покровитель
Шрифт:
Выражение лица Джии мгновенно помрачнело.
— Часть его наследия, — огрызнулась она, — заключалась в том, что он стал посредником между мафией и Братвой. Но ты без колебаний разрушил это, не так ли? И все ради того, чтобы заполучить его дочь в свою постель. А потом… — Она дразняще улыбается мне. — Ты даже не можешь закончить это.
— Вот именно. Вот об этом я и говорю. — Я откладываю ложку, суп на мгновение забывается, несмотря на то, как я голоден. — Твое отношение. Твой рот. Твой отказ поверить, что те, кто отвечает за твою защиту, действуют именно так. Все это не то, как должна вести себя женщина твоего положения, твоего богатства, твоих привилегий, твоего имени.
— Только у меня больше нет фамилии отца. —
Моя грудь сжимается, и я чувствую, как за ребрами вспыхивает гнев.
— Теперь это имя дона, — рычу я. — Потому что твой отец оставил его мне. Он доверял мне…
— И что ты сделал с этим доверием? — Джиа выглядит так, будто вот-вот вскочит из-за стола. — Как ты смеешь сидеть здесь и рассказывать мне о моем отношении? О том, что должны делать настоящие жены мафии? Ты украл меня, а потом даже не смог стать настоящим мужем мафии. Ты дразнишь и вожделеешь меня, но никогда не заканчиваешь начатое. Одна из обязанностей хорошей жены мафии — обеспечивать наследников, не так ли? Но я вряд ли смогу это сделать, когда ты проникаешь в меня только пальцами.
Я стискиваю зубы так сильно, что они скрежещут.
— Это не подходящий разговор для обеденного стола, Джиа.
— О. Конечно, нет. Потому что кто-то, кроме нас двоих, явно подслушивает. Потому что, блядь, имеет значение, в какой комнате мы спорим…
— Язык, Джиа!
— Да, заткнись ты, блядь! — Она хлопнула руками по столу, и посуда и бокалы с вином зазвенели, когда она начала вставать. — Ты мне не отец, и больше не крестный, ты сам в этом убедился. Так что не указывай мне, как говорить. Мой муж не имеет права указывать мне, как говорить…
— О, я, конечно, могу. — Мой голос низкий, темный и опасный, больше, чем я хотел. — Я могу наказать тебя за твое поведение, Джиа. За твои вспышки. За твой неженский язык. Я просто еще не сделал этого, потому что пытаюсь сохранить между нами вежливость.
Джиа делает глубокий вдох, ее темные глаза сверкают гневом, когда она смотрит на меня.
— Я хочу выйти из этого брака, — тихо говорит она. — Я хочу вернуться к Петру.
— Это невозможно. — Я качаю головой. — Простыни были отправлены главе семьи и пахану. Доказательство того, что твоя девственность потеряна, а брак заключен, было просмотрено теми, кто имеет значение. Ты моя жена, Джиа. Ты можешь бороться со мной по этому поводу или смириться с тем, как обстоят дела.
Она опускается в кресло, и ее лицо становится еще бледнее, чем прежде.
— Так вот оно что. Я замужем за мужем, которого не хочу, обречена сидеть и ждать, пока старик придумает, как лишить меня девственности, из-за пятнышка крови на простыне.
Я хмуро смотрю на нее.
— Я не старик, Джиа. И я думаю, ты уже знаешь это. Не думаю, что ты вообще видишь меня таким, если честно. Но ты хочешь залезть мне под кожу. Этого, по крайней мере, у тебя не получится.
Ее глаза сужаются. Она не может сказать, что я лгу, я видел, как она смотрела на меня, когда я снимал рубашку в нашу брачную ночь, какое вожделение было в ее глазах сегодня днем. Она не думает обо мне как о дряхлом старике, она хочет лишь поиздеваться надо мной, и моей мужественностью, это та тема, за которую она зацепилась в первую очередь.
— Ну и что? Разве тебе не нужны наследники?
— Я медленно выдохнул.
— Со временем, Джиа.
На ее лице написано разочарование, и я хмуро смотрю на нее.
— Я бы подумал, что ты будешь рада, если бы я пока не настаивал на полной консумации. Учитывая, как ты вообще относишься к этому браку.
Впервые с момента нашей свадьбы Джиа становится очень тихой. Она смотрит в тарелку с супом, не решаясь взять в руки ложку. Когда через минуту снова заходит горничная и меняет наши супы на салат "Цезарь" с домашней заправкой
Меня это немного настораживает. С того момента, как я занял место Петра у алтаря, Джиа ни разу не теряла дар речи.
— Джиа? — Я понижаю голос, стараясь быть спокойным. Успокоить. — Что случилось?
Она тяжело сглатывает, делая медленный вдох. Она тянется к своему бокалу с вином, потягивает его какое-то время, а потом поднимает на меня глаза, и ее лицо вдруг становится печальным. Меня это удивляет, я видел ее яростной, надутой, требовательной и злой. Но я уже давно не видел ее грустной, с первых месяцев после смерти отца. У меня что-то щемит в груди, когда я вижу ее такой сейчас.
— Я была единственным ребенком, — тихо говорит она. — Ты это знаешь, конечно. Я всегда хотела иметь братьев, когда росла. Хотя я знаю, что мой отец любил мою мать и не хотел жениться снова, какая-то часть меня надеялась, что он это сделает. Что он достаточно сильно хочет наследника, чтобы подарить мне брата. Я бы предпочла старшего брата, — добавляет она, тихонько смеясь. — В детстве мне нравилась эта идея — иметь старшего брата, который защищал бы меня и заботился обо мне. Но я была бы счастлива и с младшим братом. Или несколько. — Небольшая улыбка кривит одну сторону лица Джии. — Когда я стала старше и поняла, что мой отец никогда не женится снова, это желание изменилось. Я стала с нетерпением ждать, когда сама выйду замуж. Чтобы иметь собственных сыновей. Я знала, что от меня будут требовать няню, что мне, вероятно, будет нужна помощь. Но я представляла, что они не будут воспитываться няней, как многие дети мафии. Я стану для них матерью, по-настоящему. Я бы рассказывала им истории, придумывала приключения и брала их с собой в поездки. Мы выходили бы на улицу, придумывали бы сложные истории и разыгрывали их. Так что… — Она пожимает плечами, и ее лицо внезапно опускается, когда она осознает, как много она сказала. — Ты говорил о том, что у меня так скоро появятся дети, как будто я этого не хотела, Сальваторе. Но на самом деле я с нетерпением ждала этого.
На мгновение я не знаю, что сказать. Упрямство Джии, ее жесткая внешность, непокорность и нежелание подчиняться чужим желаниям, все это начинает представать в несколько ином свете. Я смотрю на ее лицо, тщательно разглаженное, словно она поняла, что была слишком уязвима, и думаю, насколько эти черты характера не совсем то, чем я их считал. Не является ли ее своеволие следствием того, что ее всю жизнь баловали.
У Энцо не было сына. И я впервые понимаю, что она, возможно, провела свое детство и раннюю юность, пытаясь стать для отца одновременно и сыном, и дочерью. Что Энцо, позволяя ей принимать множество собственных решений, советуясь с ней по вопросам, которые дочери обычно не поручают, возможно, относился к ней и как к сыну, и как к дочери.
— Ты знаешь, как я был близок с твоим отцом, — тихо говорю я, сопротивляясь желанию протянуть руку и коснуться ее руки. — Могу сказать точно, что он никогда не чувствовал недостатка в сыне. Он никогда не желал иметь больше детей… больше, чем только тебя, Джиа.
Она смотрит на меня, и я вижу слабый блеск слез в ее глазах.
— Я думаю, ты многое мог бы рассказать мне о моем отце. Истории из твоей юности.
— Конечно. — Я откидываюсь в кресле и смотрю на нее. — До твоего рождения мы раз в год ездили в хижину, которую он построил на севере штата Нью-Йорк. Он любил тишину. Любил ловить рыбу, чего не скажешь о богатом и влиятельном мафиози. — Вспоминая об этом, я не могу удержаться от усмешки. — Я был тем, кто чистил и готовил ее. Всегда был его правой рукой, делал грязную работу. Но я никогда не возражал против этого. Энцо был слишком мягок для многого из того, что ему досталось в наследство. Я был связующим звеном между тем, что он не мог сделать, и тем, что нужно было сделать.