Тёмный замысел
Шрифт:
Мысли путались, скакали, но грели душу. Впрочем, очнулась Джил, бесполезно предаваться фантазиям; она не вправе посягать ни на свободу, ни на достоинство других людей.
Следующая неделя запомнилась ей разбитыми в кровь костяшками пальцев и сорванным голосом; по вечерам ее охватывали приступы истерическом бешенства - плача навзрыд, она молотила кулаками по столу, не думая о том, что может привлечь внимание соседей. Она пыталась заставить себя смириться с неизбежным. В конце концов, ей не отказывают в праве участвовать в экспедиции; так ли важно, станет она первым помощником или нет? Ей хотелось бы обуздать
Пискатор, видимо, разгадал ее состояние. Она нередко замечала обращенный на нее пристальный взгляд, но в ответ японец лишь улыбался и быстро отводил глаза. Конечно, он понимал все.
Прошло полгода; вылет "Парсефаля" был задержан, Файбрас неоднократно предлагал Обреновой переселиться поближе к нему; его намерения - как и явное безразличие Анны - ни для кого не были секретом.
– Рядом с ней вы в чем-то выигрываете и что-то теряете, - с кривой улыбочкой обратился он как-то к Джил.– Возможно, ей вообще не нужны мужчины. Вокруг нее вьется целая туча поклонников, а она холодна, словно Венера Милосская.
– Я уверена, что она не лесбиянка.
– Похоже, вы в этом хорошо разбираетесь? Ха-ха!
– Ну вас к черту! Вы же знаете - мои вкусы разнообразны.
– А вернее сказать - непостоянны, - бросил Файбрас ей вслед.
Несколько последних месяцев Джил прожила с Абелем Парком, красивым, стройным и неглупым юношей. Он был воспитан Рекой - одним из многих миллионов детей, умерших на Земле в пятилетнем возрасте. Абель не помнил ни страны, где он родился, ни родного языка. В этом мире его усыновила шотландская чета из семнадцатого века. В прошлой жизни его приемный отец, несмотря на бедность, сумел стать врачом в Эдинбурге.
Родителей Абеля убили, он отправился вниз по Реке и добрался до Пароландо. Юноша вызвал симпатию у Джил, и она пригласила его в свою хижину. Они прожили несколько месяцев в идиллическом согласии. Но его невежество ужасало Джил, и она принялась учить его всему - истории, философии, поэзии и даже арифметике. Он многое постигал легко, но, в конце концов, упрекнул свою подругу в высокомерии.
– Но я всего лишь хочу дать тебе знания, восполнить то, чего тебя лишила ранняя смерть.
– Да, однако, ты слишком нетерпелива и забываешь, что у меня нет никакой подготовки. Вещи, простые и естественные для тебя, меня сбивают с толка.– Он помолчал.– Ты какой-то воинствующий эрудит... просто... как это называется?– сноб!
Это ее поразило, и хотя Джил пыталась протестовать, в глубине души она понимала его правоту. В их отношениях уже ничего нельзя было изменить, и он ушел к другой женщине.
Джил убеждала себя, что ее бывший приятель заражен идеей мужского превосходства и не в силах воспринимать ее как равного партнера. Но вскоре ей стало ясно, что в этом лишь часть правды. Да, на подсознательном уровне она презирала его за невежество, за то, что он не мог сравняться с ней в интеллектуальном плане. Лишь сейчас она уловила подоплеку событий и, сожалея о случившемся, одновременно стыдилась его.
В дальнейшем она уже не прилагала усилий, чтобы сохранить распадавшиеся связи. Ее партнерами были и мужчины, и женщины, которые, подобно
Она обратила внимание, что ни один гость не переступал порог хижин Торна и Обреновой. В их отношениях с людьми не замечалось и следа того, что можно было бы истолковать как сексуальное влечение - даже случайных встреч на одну ночь.
По-видимому, Торну нравилось общество Обреновой; Джил часто являлась свидетелем их оживленных бесед. Возможно, он домогался ее любви, а она уклонялась, не желая становиться вынужденной заменой его первой жены?
За три дня до старта большого дирижабля состоялся праздник. Вдоль берега толкалась масса народа; стоял такой шум и гам, что Джил просидела весь день у себя в хижине. На следующее утро она направилась к небольшому озеру, чтобы порыбачить в покое и тишине. Часа через полтора за ее спиной послышались чьи-то шаги. Джил раздраженно обернулась и с облегчением перевела дух - это был Пискатор. Как обычно, он нес в руках удочку и большую плетеную корзину. Подойдя к ней, японец устроился рядом и протянул сигарету. Джил покачала головой. Они сидели молча, поглядывая на поверхность воды, которую едва рябил легкий ветерок.
Наконец, Пискатор прервал молчание.
– Скоро мне предстоит расставание с моими учениками и любимым занятием, - он погладил бамбуковое удилище.
– Вас это огорчает?
– А вы как думаете? Придется сменить приятную жизнь на тяготы экспедиции, которая может привести всех нас к гибели. Я не пророк и не знаю, что ждет впереди...– Он помолчал.– Ну, а вы? Больше не было таких случаев, как той ночью?
– Нет, все в порядке.
– Однако, носите в сердце занозу?
– Что вы имеете в виду?– Джил повернулась к японцу, надеясь, что он не заметит ее замешательства.
– Я бы сказал, даже три занозы: честолюбивые мечты, эта русская и, прежде всего, вы сами, Джил.
– Да, конечно, у меня есть свои проблемы... Но у кого их нет? У вас? Разве вы не такой же человек, как все?
– О, да, - улыбнулся Пискатор, - еще в большей степени, чем другие, и я говорю об этом без излишней скромности. Почему в большей? Потому, что я реализовал свои человеческие возможности почти во всей их полноте. Не могу настаивать, чтобы вы сейчас поверили мне. Быть может, когда-нибудь... или такой день вообще не наступит...– он проследил взглядом мелькнувшую в воде рыбешку.– Так вот, к вопросу о человечности. Я часто задумываюсь все ли, кто встретился мне здесь, принадлежат к роду человеческому? Я имею в виду - к роду Гомо сапиенс.
– Весьма возможно, что среди нас действуют Их агенты... тех, кто создал этот мир и несет за него ответственность. Трудно сказать, зачем они здесь. Я бы предположил, что они действуют как катализаторы нашей жизнедеятельности. Я подразумеваю не физическую деятельность строительство судна или дирижабля, хотя и здесь их вмешательство тоже допустимо - нет, я говорю о психическом воздействии. Я бы назвал его гуманизирующим влиянием, причем направленным к цели, сходной с постулатами Церкви Второго Шанса, - очищению человеческого духа. Или, если воспользоваться христианской метафорой, - отделением овец от козлищ.