Темный.
Шрифт:
Мысленно сказав себе, что свое завсегда сумею найти и возвернуть, я приблизился к решетке и почесал изогнутым концом фомки за ухом. Дерево было старым, но отнюдь не трухлявым. Время, казалось, его только закалило. Хмыкнув, я прошел сквозь решетку и, шлепая босыми ногами по полу, направился в сторону ближайшей бочки, поигрывая монтировкой.
Подобрался к цели вплотную, поддел крышку инструментом, резко нажал. Крышка поддалась легко и, откинув ее, я, сложив руки лодочкой, зачерпнул заветную влагу. Винцо оказалось
Вволю напившись, я утер рот рукавом и громко выдохнул.
— Эй, друг, как ты выбрался? — Донесся из занятой камеры удивленный возглас. — Слушай, дай попить! Мне кроме дурацкого чая и риса сюда ничего не носят!
Я сочувственно покачал головой.
— Да, от чая ничего хорошего не жди, — подойдя к решетке и тщетно пытаясь разглядеть своего собеседника, протянул я. — За что лямку тянешь, любезный? Спер чего, али сдушегубствовал?
— Если бы, — вздохнули за решеткой, — за любовь сижу.
— Что, насильник?
— Да какой я тебе насильник?! — Взвился субъект. — Я жертва обстоятельств! Ну, подумаешь, на меня девка здешнего хозяина запала! Я же ничего такого не хотел! Да и не успел, если быть точным! Как через стену перебрался — сразу сцапали, будто ждали!
— И теперь сидишь, значит? — Хмыкнул я.
— Сидеть мне недолго осталось, — обреченно донеслось из камеры. — Обещались на днях меня того…
— Через что?
— Что через что?
— Ну того, через что? Вешать будут или башку рубить?
— Резать.
— Вены?
— Хуже — хозяйство.
— Так тебя кастрировать собрались?!
— Ага. Говорят, блудником меньше будет. — Мрачно усмехнулся заключенный и тут же сорвался на крик:
— А я не блудник! Я просто мимо проходил, а тут эта своими прелестями трясет да глазки строит! Вот я и повелся!
— То есть, ты не местный, — заключил я.
— Я путешествую с Великой Миссией! — Высокопарно произнес узник.
— Представь себе, я тоже, — пробормотал я, после чего запустил руку через решетку, ухватил своего собеседника предположительно за рукав и перетащил прямо сквозь деревянные планки.
Паренек лет шестнадцати еле удержался на ногах от моего рывка. Его довольно смазливое лицо, с хитрющими узкими зенками и следами недавних побоев, выглядело донельзя ошарашенным. Длинные черные волосы были собраны на затылке в растрепавшийся пучок. Одет же он был в темно-синий короткий халат с рукавами, перехваченный широким желтым поясом, серые мешковатые штаны до колен и популярные здесь деревянные сандалии.
— Ч-что ты сейчас сделал? — Нервно заозиравшись по сторонам, спросил он.
— Ну, ты ведь сам попить просил, а никакой подходящей емкости, чтобы ее в твою
— Да, точно, — с интересом разглядывая меня, кивнул он.
Затем, видимо налюбовавшись моей персоной, он кинулся к бочонку и опустил в него голову. В этой позе он простоял не менее двух минут, и я начал опасаться, не утоп ли он там на радостях, но при моем приближении он вынырнул и громко втянул в себя воздух. Постоял, отдышался, после чего снова повернулся ко мне.
— Ты чародей! — Обвиняюще тыкнув в меня пальцем, произнес он.
— Что так заметно? — Притворно ужаснулся я.
— Как ты сюда попал? Ведь всем замеченным в чародействе запрещено попирать своими ногами земли Повелителя Драконов!
— Это почему запрещено? — Возмутился я.
— Понятия не имею, — пожал плечами малолетний узник. — Несколько лет назад вышел указ, гласящий, что все чародеи, обнаруженные в Краю Драконов, должны быть схвачены и переданы местным мандаринам.
— Кому-кому? — Переспросил я, полагая, что не расслышал.
— Мандаринам. Это высшие чиновники Повелителя Драконов! И что они с ними делают никому не известно.
Значит, меня схватили, чтобы передать каким-то там мандаринам. Что-то нынешнее путешествие у меня с самого начала не заладилось. Сначала недолет этот, потом оказывается, что здесь магов не жалуют, причем, как я понял, всех без исключения, вне зависимости от цветовой принадлежности. Эх, дикая страна — дикие нравы!
— А сам то ты, жертва любви, кто будешь?
Прежде чем ответить, паренек поднял подбородок и расправил плечи. Внушительнее выглядеть он не стал, но представился, видимо, по всем правилам местного этикета:
— Я монах из храма Грозовых Туч Есай Цинбо приветствую тебя э-э… чужеземец!
— Эзи. Странник Эзи.
— Необычное у тебя имя. Я на твоем месте не стал бы себя так называть
— Оно с древнего диалекта переводится как перезрелый плод. — Уловив мой непонимающий взгляд, объяснил Есай.
— Действительно? — Недоверчиво хмыкнул я.
На старо луазском, мое сокращенное имя обозначало горе. А полное (Эзенгрин то бишь) — горе врагам моим. У папаши было чудное чувство юмора! Слава предкам, старо луазский вот уже пару тысяч лет, как мертвый язык.
— Что теперь будем делать? — Спросил монах.
На монаха, как раз, он был похож меньше всего — его роже критически не хватало смирения и одухотворенности.
— А что теперь? — Пожал плечами я. — Я пойду по своим делам, а ты к себе в клетку возвращайся. У тебя, вон, скоро серьезная операция намечается.
— То есть как? — Опешил Есай.
— А в чем дело? — Невинно поинтересовался я. — Ты пить просил? Я тебя напоил? Чего тебе еще надо?
— Но мой… — Монашек залился румянцем, прикрыв ладонями пах. — Ты не можешь меня здесь оставить!