Тень амёбы
Шрифт:
Турецкий миллиардер замолчал, снова погрузился то ли в мечты то ли в какие-то иные нетривиальные мысли, но Скрэтти вывела его из медитации, пощекотав подмышкой и напомнив легкомысленно-веселым тоном:
— Пусть не так гладко, зато мы эффектно и романтично познакомились поближе. Как в фильмах про Джеймса Бонда. Полет на взрывной волне со спирального пандуса, затем объятия в салоне тачки на дне залива, и скрытный заплыв к тайному убежищу.
— Мне было страшно, — признался Тургут, — или мне уже позже стало страшно. Я плохо помню. Не потому, что прошло 4 года, а потому, что я, наверное, был в шоке, когда ты вытаскивала меня из салона. Я помню, лишь как мы вынырнули и плывем.
— Так всегда бывает при крупных терактах, — заметил генерал, — у разных
— Подождите! – Кристина подняла руку, как школьница на уроке, — Это что, получается: теракт Imago Dei в октябре 9-го года имел целью сорвать некую теневую сделку?
Генерал нежно погладил ее по затылку.
— Именно так. Можно даже назвать это великой теневой сделкой. Также можно сказать: теракт Imago Dei сорвал торжественный обряд заключения сделки. Это когда наиболее титулованные лица ставят красивые вензеля перьевыми ручками на красивой бумажке, затем банкет, все пьют шампанское и произносят сообразные слова. Но в практическом смысле сделка состоялась и без обряда. Прорывные бизнесмены получили зеленый свет делать сверхприбыли на социально-диких технологиях на условиях уплаты регулярных репараций политикам для личной роскоши и для латания социальных дыр – вэлфером. Кажется, все как обычно, только на этот раз выявился нюанс… Верно, Тургут?
— Знаешь, Вальтер, это уже не нюанс, это amina koyayim… Извините за лексику.
— А-а?.. — начала было спрашивать Кристина, но Скрэтти с опережением перевела ей на немецкий, и потому Кристина поменяла формулировку вопроса, — …А-а неужто все так плохо? На мой взгляд, Тургут, твой бизнес похож на процветающий.
— Похож-то похож, — миллиардер вздохнул, — только я уже не понимаю, бизнес ли оно. Я вообще-то начал с этой непонятки. А вот Вальтер говорит, что все так и должно быть.
— Не то, что должно, однако, этот сценарий условно-позитивный, — уточнил генерал.
Тургут Давутоглу глянул на часы (была без четверти полночь) и спросил с азартом:
— Интересно, успеешь ли ты до Нового года объяснить, что в этом позитивного?
— Да, — ответил генерал, — вообще, новые технологии, начиная еще с ткацких машин эры Наполеона, регулярно вытесняли какой-то социальный слой в придорожную канаву. И никакого апокалипсиса от этого не случалось. Но еще тогда Дэвид Рикардо в книге «О принципах политической экономии» отметил: «если машины могли бы выполнять все работы, которые сейчас производит труд, то спрос на труд не существовал бы». Веком позже Карел Чапек в НФ-пьесе «R.U.R.» попробовал показать, как это будет. Но ему не хватило фантазии. Кстати, марксисты тогда же избегали этой темы, поскольку машины Рикардо-Чапека выходили за пределы их трудовой политэкономии. А точнее вообще за пределы политики, поскольку все политические системы со времен фараонов стояли на фундаменте эксплуатации трудящихся — элитой. А теперь бизнесмены, в ходе обычной погони за наживой, применили рурфабы, названные так в шутку в честь пьесы Чапека.
— Кстати, — вставила Скрэтти, — слово «робот» было придумано для этой пьесы. «R.U.R.» означает: «Rossumovi univerzalni roboti».
Генерал утвердительно кивнул, глянул на часы, и продолжил:
— Рурфабы, затем големы и ксверги, производят не только товары, но и свои копии. И в перспективе они покрывают всю цепь, от природного сырья до готового продукта. Так рождается постэкономика Адриана Боуэра, известная как RepRap. Футурологи гадают о переходной фазе к этой перспективе, но того, что уже есть — достаточно, чтобы товарно-денежная модель захлебнулась в изобилии. Деньги становятся нишевым продуктом: их применимость сужается до узкого круга случаев. Поэтому отношения труда и капитала, производства и собственности, кредита и финансов, инвестиций и паев — рассыпаются с течением времени. В большинстве отраслей они держатся лишь на инерции привычек, которая неотвратимо исчезает со временем. Кстати, о времени: у нас 50 секунд, чтобы налить шампанское, поскольку Новый год…
…
Новый 14-й
— Вальтер, а как быть с бизнесом? Я насчет переходной фазы, о которой ты так туманно упомянул. А ведь мы в ней живем, причем это надолго, как я услышал.
— Но ты лучше меня это знаешь, — заметил генерал.
— Еще бы! — и турецкий миллиардер с театральным трагизмом воздел руки к небу, будто призывая в свидетели мириады вертящихся снежинок — Еще бы мне не знать! Я по дням наблюдал битву стальных концернов «Raselor» и «Uniron». Картельные пакты о разделе мира нарушены, цены валятся и транснациональные поставщики уже конкурируют, как средневековые пекари на одной улице. Великие торговые войны — новая норма. Каждая сторона ищет союзников посильнее и «Raselor» привлек на свою сторону главные силы АТЭС. Тогда Карл Индер, лидер «Uniron», видя, что его позиция проиграна, призвал ее египетских друзей!.. (тут Давутоглу указал взглядом на Скрэтти)… И они за год просто сломали рынок первичного черного металла!
— А почему сразу я? — почти обиженно проворчала Скрэтти, — Да, я много лет позитивно сотрудничаю с Западно-Красноморской СЭЗ, иногда подрабатываю на комбинате Айн-Сохна и по случаю рекомендовала тамошним боссам приглядеться железомарганцевым конкрециям на дне Красного моря. Но конкреции там лежали 10 миллионов лет, и что?
— Ничего такого! — Тургут прижал ладонь условно к сердцу, — Но конкреции, уже в виде первичного металла, теперь лежат горами по всему берегу Нубийской пустыни. Рынок сломан. Цена продукта упала до цены транспортировки, а количество равно мировому потреблению этого полуфабриката примерно на 5 лет вперед.
— Но зачем было выплавлять такой избыток металла? — полюбопытствовала Кристина.
— Просто, — сказала Скрэтти, — если рурфаб-цикл запущен, то его остановка требует ряда усилий. Проект закрытия проекта. А чтобы цикл крутился сам собой, не нужны усилия.
Под влиянием такого ответа, в памяти Кристины всплыл НФ-роман Лема «Эдем», один эпизод с давно заброшенным автоматическим комбинатом, продолжающим выпускать продукцию. Но был нюанс: комбинат на Эдеме раз за разом перерабатывал заново свою продукцию, здесь же комбинат продолжал бы вынимать руду со дна моря и громоздить сюрреалистические холмы из брикетов уже никому не нужного металла… Ее сознание зацепилась за мысль «…уже никому не нужного…» и перепрыгнуло на новеллу «Будет ласковый дождь» из Марсианских хроник Брэдбери. Люди исчезли, но автоматический коттедж продолжает заданный цикл сервиса, будто люди еще там. Кристина мысленно расширила поле сюжета от коттеджа до страны, до континента, до планеты…
…Тут генерал мягко и ласково сжал ее плечо.
— Проснись, солнышко мое. Брэдбери был хотя гений, но беспричинный алармист.
— Как ты угадал, что я думала о Брэдбери?
— Ты машинально двигала губами, вспоминая микро-поэму Сары Тисдейл про ласковый дождь: «…и однажды весна встретит новый рассвет, не заметив, что нас уже нет».
— Понятно… — она улыбнулась, — …Однако, я бы не назвала нынешний алармизм в стиле Брэдбери совсем беспричинным. Ситуация тревожно напоминает сказку братьев Гримм «Горшочек каши», но без хэппиэнда с закрывающим заклинанием «горшочек не вари».
— Знаешь, — ответил генерал, — некоторые бизнесмены… Я тактично не стану показывать пальцем… Намного изобретательнее, чем братья Гримм. Тот горшочек с потенциально-бесконечной кашей вписался в их планы, и в городе Адантепе появился даже мурал, где изображен бизнесмен, на которого я тактично не показывал…
— …Ты неправильно произносишь название города, — немного нервно заявил Давутоглу, затем произнес правильно (однако вряд ли воспроизводимо для западноевропейца).
— Увы, — весело согласился Штеллен, — у меня беда с турецкими топонимами, однако, ты согласен, что ситуация феерического успеха имеет место.