Тень друга. Ветер на перекрестке
Шрифт:
Но история уже строгала доски на гробы жертвам второй мировой войны. И советский поэт слышал визжание тех рубанков и перестук тех топоров.
Перед ним теснятся образы истории. В Париже, у памятника французскому маршалу, складываются строки: «Всплывает детства дальний миг, ты над душой моей стоял в страницах рваных книг, веселый маршал Ней». Поэт обращается к красноречивой бронзе, к тому, кто хорошо знал мужество и отвагу, желая рассказать ему про героев Перекопа.
Про день, что неЧитая стихотворение, я размышлял над явлением поэтических импульсов, над тайной и чудом ассоциаций. Конечно, Париж легко навевает силуэты прошлого. И что неожиданного в возникновении перед поэтом картин Отечественной войны 1812 года и поражения Наполеона в России?
Но не пышный склеп в доме инвалидов, не прах императора-завоевателя пробуждает поэтическое вдохновение. Поэт пришел к герою своих отроческих основ — Нею. Быть может, здесь, под сверкающим клинком, в мыслях и воображении поэта с новой остротой и силой столкнулись тщета ложно-романтических «крестовых походов», бессмыслицы идей мирового господства и простое желание людей жить в мире и счастье.
Мы с Павленко вспоминали жизнь Мишеля Нея, сына бочара. Он стал первой шпагой императора, командовал авангардами и арьергардами, иначе говоря, либо прокладывал дорогу вперед, либо прикрывал тылы главных сил армии. Ему было присвоено звание герцога Эльхингенского и даже титул князя Московского. Он испытал на себе всю искусительную силу чар Наполеона и был готов идти с оружием в руках на край света по первому его повелению.
И чем все кончилось?
В начале 1813 года в Париже, где еще не знали подробностей разгрома «великой армии» среди русских снежных лесов и равнин, всех поразил рассказ, вдруг осветивший бездну поражения, в которую скатилась наполеоновская Франция. А рассказ такой.
Дело происходило в Гумбинене. В зал ресторации, переполненный офицерами гарнизона и тыловых служб, вошел бродяга в лохмотьях, обросший бородой, с давно не чесанной копной слипшихся, грязных волос.
Он был худ и страшен. Сидевшие за ближними столиками разгневанные офицеры вскочили с явным намерением вышвырнуть его вон.
Вошедший поднял руку и внятно произнес охрипшим голосом: «Не спешите, господа, посмотрите на меня хорошенько. Вы меня не узнаете? Я арьергард великой армии, я — маршал Ней».
А драма заключалась в том, что растаявшему арьергарду нечего было прикрывать — главные силы, вовлеченные в бои, были разгромлены, остатки их деморализованы и развеяны бурей преследования.
Ней чудом уцелел. У памятника этому человеку в сердце поэта закипали стихи не просто о былых победах русского войска, но и предрекающие славу советской военной силе и ее полководцам.
Плывет над площадью пустойИюльских дней настой.И бронзовый стоит над нейВеселый маршал Ней.Город,
Возле мемориального столба, сооруженного богачом американцем в ограде на одном из пепелищ первой мировой войны с надписью «Здесь была деревня такая-то», поэт содрогается перед призраком другой, еще более грозной эпитафии:
«...Почтите мертвой честь —Здесь Франция стояла! Скиньте шляпу!»Трудно даже представить себе, как выглядела бы Европа сегодня, если бы не Советский Союз, вынесший на своих плечах основную тяжесть войны с гитлеровской Германией. Ведь половина Франции уже в сорок первом году существовала лишь как добыча немецкого рейха, а второй половиной управлял коллаборационист — маршал Петэн.
Поистине предощущение поэта могло стать но фигуральным знаком поражения Франции, но вполне реальной надписью на развалинах целого государства.
Предвидение поэта — не прогноз политолога. Здесь убеждают чуткость настроения и пластика образных деталей.
В другом стихотворении того же цикла Тихонов пишет:
И вижу, как в тумане, яВ предутренней строкеПодпольщика Германии,Идущим налегке.Едва различимый сквозь сырую мглу полурассвета, этот сливающийся с темными фасадами домов отважный расклейщик листовок встает перед глазами на своем обратном пути. Он уже без тяжелой ноши, а банку с клеем унес товарищ в другую сторону. Еще все впереди. О нем еще напишут романы, такие, как «Каждый умирает в одиночку» Ганса Фаллады, его имя найдут в тайнописи рассекреченных архивов гестапо...
А откуда эта «предутренняя строка», где ощутимо выражена сопричастность автора наглядному очерку человеческой тени, в глухой час скользящей но берлинской улице? Может быть, поэт увидел ее наяву из окна гостиницы в предместье города или сквозь окно позднего такси... Эффект авторского присутствия, жизненный исток стихотворной строки выражены скупо, но отчетливо.
Да, Тихонов многое увидел тогда, в 1935—1936 годах. И странно, что этот цикл стихов по нашел серьезного отклика в нашей критике. Его даже поругивали.
«Тень друга» вобрала впечатления поэта от разных стран и людей. Многое из написанного сбылось с мрачной точностью. А скоро и его самого позвала Отечественная война на защиту родного Ленинграда.
Так что же значило для Тихонова это взятое у Батюшкова название? О каком друге шла речь, кому посвящены стихи, чья тень посещала его раздумья?
Тихонов сам ответил на эти вопросы в заглавном стихотворении цикла. Да, он видел Германию разъяренных эсэсовцев, Францию сытых лавочников, Англию надменных банкиров, Польшу кичливой, неразумной шляхты.