Тень горы
Шрифт:
– Джарур.
– Когда засранец очухается, скажите ему, что отныне он будет платить нам по двойной ставке. Плюс штраф за потраченное нами время и причиненное нам беспокойство. И пусть оплатит больничные счета Сияющего Пателя и Рафика. Это лучший певец каввали [31] , какого я слышал. Стыд и позор, что дошло до такого!
– Истинно так, – согласился Махмуд Мелбаф.
– Стыд и позор, – вздохнул Амир.
– Ты все запомнил, Абдулла? – спросил Санджай.
31
Каввали –
– Каждое слово.
Санджай глубоко вздохнул, раздувая щеки, и оглядел остальных членов совета:
– Есть еще вопросы?
Ненадолго установилось молчание, затем голос подал Раджубхай.
– Время и деньги не ждут никого, – сказал он, ногами нашаривая под столом сандалии.
Все поднялись со своих мест. Перед тем как покинуть комнату, каждый кивком попрощался с Тариком, юнцом в императорском кресле Кадербхая. Когда из членов совета остался только Санджай, также направившийся к двери, я подошел к нему:
– Санджайбхай?
– А, Лин, – сказал он, быстро обернувшись. – Как было в Гоа? Стволы, которые ты привез, нам сейчас очень кстати.
– В Гоа было… хорошо.
– Но?
– Но меня беспокоят две вещи, которые я заметил после возвращения оттуда. Это велокиллеры и афганцы. Что происходит?
Его лицо потемнело, губы начали презрительно кривиться. Придвинувшись близко ко мне, он заговорил свистящим шепотом:
– Знаешь, Лин, ты не должен путать свою полезность для нас со своей значимостью. Я послал тебя в Гоа за стволами только потому, что все мои лучшие люди там уже засветились. И я не хотел лишиться кого-нибудь из лучших, если что-то пойдет не так в этой пробной поездке. С этим все ясно?
– Ты вызвал меня сюда, чтобы сказать это?
– Я тебя не звал и вообще не хотел, чтобы ты сидел на собрании. Мне это не нравится. Совсем не нравится. Но тебя захотел видеть Тарик, и это он настоял на твоем присутствии.
Мы с ним одновременно повернулись и посмотрели на мальчика.
– Найдется у тебя время, Лин? – спросил Тарик.
Прозвучало это отнюдь не как просьба.
– Что ж, – повысил голос Санджай, хлопнув меня по плечу, – мне надо идти. Не знаю, почему ты вернулся, Лин. Лично я чертовски люблю Гоа. На твоем месте, старик, я бы там растворился и жил бы припеваючи где-нибудь рядом с пляжем. Я бы все понял и не стал бы тебя винить.
С этими словами он вышел из комнаты, а я вновь сел рядом с Тариком. Гнев мешал мне сосредоточиться, и я не сразу повернул голову, чтобы встретить его бесстрастный взгляд. Следующая минута прошла в молчании и неподвижности.
– Ты не хочешь меня спросить? – наконец произнес Тарик с легкой улыбкой.
– Спросить о чем, Тарик?
– О том, зачем я позвал
– Полагаю, ты сам это скажешь, когда сочтешь нужным, – также с улыбкой ответил я.
Он, казалось, уже был готов рассмеяться, но быстро вернул себе серьезный вид.
– Знаешь, Лин, это одно из качеств, которые мой дядя любил в тебе больше всего, – сказал он. – Он говорил мне, что в глубине души ты больше иншалла, чем любой из нас. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.
Я не ответил. В данном случае слово «иншалла», означавшее «такова воля Аллаха» или «если это угодно Аллаху», подразумевало, что он считал меня законченным фаталистом.
Но это было не так. Я не задавал лишних вопросов просто потому, что мне было все равно. Меня заботила судьба некоторых, конкретных людей, а на прочее мне было наплевать. Так же наплевательски я относился и к собственной судьбе после побега из тюрьмы. Будущее виделось мне адским пламенем в конце туннеля, а прошлое терялось в непроглядной тьме.
– После смерти моего дяди, – продолжил Тарик, – мы распорядились его имуществом так, как было указано в завещании.
– Да, я помню.
– И тебе известно, что я получил в наследство этот дом и еще довольно много денег.
Я перевел взгляд на Назира. На лице старого воина сохранялось все то же суровое и мрачное выражение, но косматая бровь слегка шевельнулась, выдавая его интерес к происходящему.
– Но ты, Лин, не получил от Кадербхая ничего. Ты не был упомянут в завещании.
Я любил Кадербхая. Несчастливые сыновья, как правило, имеют двух отцов: первый дает им жизнь, но не в состоянии дать любовь, а второго они находят сердцем, прежде не знавшим отцовской любви. Я сердцем нашел Кадербхая и полюбил его, как отца.
Но я не питал иллюзий насчет ответной любви – даже если Кадербхай испытывал ко мне какое-то подобие отцовских чувств, это не мешало ему рассматривать меня лишь как одну из пешек в его большой игре.
– Да я и не рассчитывал на упоминание.
– Ты не рассчитывал, что он о тебе вспомнит? – спросил Тарик с нажимом, наклоном головы подчеркивая свое сомнение.
Точно такое же движение я приметил у Кадербхая, когда он поддразнивал меня во время наших философских дискуссий.
– Даже притом, что ты был с ним близок? Даже притом, что он не раз называл тебя своим любимцем? Даже притом, что ты вместе с Назиром сопровождал его в походе, который стоил ему жизни?
– Твой английский стал намного лучше, – заметил я, пытаясь сменить тему разговора. – Похоже, эта новая учительница знает свое дело.
– Мне она нравится, – ответил Тарик, но тотчас, нервно сморгнув, подправил предыдущую реплику: – То есть я ее уважаю. Преподает она отлично. Скажем прямо: гораздо лучше, чем это делал ты, Лин.
Возникла пауза. Я уперся ладонями в свои колени, давая понять, что готов удалиться.
– Ну, я…
– Постой! – быстро сказал он.
Я взглянул на него сердито, раздраженный приказным тоном, но сразу смягчился, увидев мольбу в его глазах. Тогда я вновь откинулся на спинку и скрестил руки на груди.