Тень горы

Робертс Грегори Дэвид

Как раз в эту минуту открылся новый просвет в муссонных тучах, и после пасмурной паузы солнце хлынуло в высокие решетчатые окна фасада, растекаясь по залу золотисто-топазовым сиянием. Ощущение было как в кафедральном соборе, но без внушаемого там благоговейного страха.

– Фарзад! – пронзительно вскрикнула одна из женщин, и все головы повернулись в нашу сторону.

– Привет, мама! – сказал Фарзад, держа руку на моем плече.

– Что?! «Привет, мама» и всего-то? – завопила та. – Я вот сейчас возьму этот «привет» и отлуплю тебя

им, как дубиной! Где ты пропадал всю ночь?

Вслед за ней к нам устремились и остальные люди из-за столов.

– Я привел в гости Лина, ма, – поспешно сказал Фарзад в попытке отвлечь внимание от себя.

– Ох, Фарзад, сын мой! – Она всхлипнула и сжала сына в удушающе-крепком объятии. Затем резко его оттолкнула и с размаху влепила пощечину.

– Ой! Мама! – заныл Фарзад, хватаясь за щеку.

Его маме было за пятьдесят. Невысокая женщина хрупкого сложения, она носила короткую стрижку, хорошо сочетавшуюся с мягкими чертами лица. Простое платье в полоску дополнялось цветастым передником и бусами из тщательно подобранных по размеру и форме жемчужин.

– Что ты вытворяешь, гадкий мальчишка? – гневно спросила она. – Или ты подрядился работать на местную клинику, поставляя им пациентов с этими самыми… как их?

– Сердечными приступами, – подсказал седовласый мужчина, вероятно ее супруг.

– Вот-вот, доводишь всех нас до этих самых.

– Ма, но в этом нет моей…

– А вы, значит, и есть тот самый Лин! – сказала она, прерывая сына и обращаясь ко мне. – Дядя Кеки, да воссияет его дух в наших глазах, много о вас рассказывал. А обо мне он не упоминал? О своей племяннице Анахите, матери Фарзада, жене Аршана? Дядя говорил, что с вами мало кто может потягаться в философских спорах. Для начала хотелось бы знать, как вы трактуете дилемму свободы воли и детерминизма?

– Дала бы человеку дух перевести, мать, – упрекнул ее отец Фарзада, пожимая мне руку. – Меня зовут Аршан. Очень рад познакомиться с вами, Лин.

Затем он повернулся к Фарзаду и устремил на него суровый, но в то же время любящий взгляд:

– Что касается вас, молодой человек…

– Я могу оправдаться, па! Я…

– Оправдываться будешь после хорошей порки! – снова взвилась Анахита. – Да и чем ты сможешь оправдать наши страхи, когда мы все глаз не сомкнули в прошлую ночь? Чем ты оправдаешь терзания твоего отца, который до рассвета бродил по улицам, воображая, что ты попал под грузовик и лежишь раздавленный где-нибудь в грязной канаве?

– Ма…

– А ты знаешь, сколько канав в нашей округе? Это самое насыщенное канавами место во всем городе! И твой бедный отец облазил их все до единой в поисках твоего раздавленного трупа. И после всего этого у тебя хватает наглости объявиться здесь перед всеми нами без единой царапины на твоей бесстыжей шкуре?

– И то верно, хоть бы захромал, что ли? – сказал, приветствуя Фарзада, молодой человек, с виду его ровесник. – Или еще как-нибудь покалечился из уважения к близким.

– Мой друг

Али, – представил его Фарзад, и эти двое обменялись понимающими улыбками.

Я заметил, что ростом и телосложением они были точными копиями друг друга.

– Салям алейкум, – сказал я.

– Ва алейкум салям, Лин, – ответил Али, пожимая мне руку. – Добро пожаловать на фабрику грез!

– Лин только что вытащил меня из тюрьмы, – сообщил Фарзад во всеуслышание.

– Из тюрьмы?! – вскричала его мать. – Уж лучше бы ты валялся в одной из тех грязных канав вместе с твоим несчастным отцом!

– Но сейчас-то он уже дома, – сказал Аршан, легонько подталкивая нас к одному из двух длинных столов.

– Умираю с голода, па! – заявил Фарзад.

– А ну-ка постой! – задержала его, схватив за рукав, женщина в экстравагантном шальвар-камизе, состоявшем из бледно-зеленых зауженных брюк и просторного желто-оранжевого платья до колен. – Только не с руками, на которых полно всяких тюремных микробов! Еще неизвестно, каких микробов мы нахватались от одного лишь разговора с тобой! Быстро мыть руки!

– Слышишь, что тебе говорят? – подхватила Анахита. – Мыть руки! И вы тоже, Лин. Он мог и вас заразить тюремными микробами.

– Да, мэм.

– И я должна вас заранее предупредить об одной вещи, – добавила она. – Я определенно склоняюсь к детерминизму и готова закатать рукава для решительной битвы, если вы окажетесь сторонником свободы воли.

– Да, мэм.

– Имейте в виду, я никогда не смягчаю удары в философских поединках.

– Да, мэм.

Мы с Фарзадом вымыли руки над кухонной раковиной и заняли места за столом ближе к левой стороне огромного зала. Женщина в шальвар-камизе поставила перед нами два блюда с мясом в ароматной подливке.

– Отведайте мою баранину, молодые люди, – сказала она и, улучив момент, ущипнула Фарзада за щеку. – Ах ты шкодник, дрянной мальчишка!

– Я даже не знаю, за что меня арестовали! – запротестовал Фарзад.

– А тебе и незачем это знать, – парировала женщина, сопроводив свои слова еще одним болезненным щипком. – Ты всегда был и будешь дрянным мальчишкой, что бы ты ни делал. Даже если ты делаешь добрые дела, ты все равно шкодник, разве нет?

– И еще он славится колкими шпильками, – добавил я.

– Ох уж мне эти шпильки! – подхватила Анахита.

– Ну спасибо, Лин, – пробормотал Фарзад.

– На здоровье.

– Шпильки, шпильки шкоднику! – И женщина в шальвар-камизе угостила его очередным щипком.

– Это тетушка Захира, мама Али, – сообщил мне Фарзад, потирая больное место.

– Если вы предпочитаете вегетарианскую кухню, попробуйте дал-роти, – жизнерадостно предложила женщина в голубом сари. – Только что приготовлено.

Перед нами тотчас возникли две чашки с шафрановым супом и стопка горячих лепешек-роти на салфетке.