Тень императора
Шрифт:
Дружников замолчал, но на этот раз уже всерьез, и, видимо, чтобы выиграть время, принялся раскуривать свою трубку. Раскурив, признался:
– Ну, раз уж я Виктору обещал, с вами поделюсь. Тем более что, во-первых, столько времени прошло, а во-вторых, слухи и есть слухи. Утверждали якобы, эта группа нашла там двух каких-то чудаков, которые чуть ли не всю жизнь исследовали вопрос о расстреле в Ипатьевском доме. Чудаков этих нашли после долгого просеивания самой разной информации, потом еще их долго проверяли, но в конце концов выслушали. И рассказали они много интересного. А точнее, не столько рассказали, сколько отдали свое досье. Досье это будто бы начал собирать в юные годы дед одного из этих энтузиастов…
– А откуда он документы-то брал? – не выдержал Корсаков.
Дружников усмехнулся и повел головой, будто говоря «не выдержал все-таки», но ответил
– По окрестным домам ходил, сплетни всякие собирал, бабок да стариков расспрашивал, а они рассказывали, потому что этому самому деду в восемнадцатом-то году было от роду лет пятнадцать. И так он заинтересовался всеми этими историями, что потом стал школьным учителем истории и действовал уже, так сказать, вполне официально. Однако все эти известия он, не разбирая, не пытаясь как-то анализировать и сопоставлять, складывал воедино. То есть просто сложил все листочки вместе и хранил где-то. Ну, а потом отдал внуку. Так сказать, в целях повышения образованности.
– Ну, а уж внук пустил их в дело, – снова не выдержав, перебил Дружникова Корсаков.
– Да как раз в том-то и дело, что не пустил. Это щелоковские ребята на него вышли. А краевед этот со своим другом решили исследовать легенду о счастливом спасении Романовых и продать ее куда-нибудь на Запад. Ну конечно, когда стали историю разбирать милиционеры, то о Западе никто не заикался. Стоило хоть раз произнести это слово, и дело тотчас забрали бы в КГБ. Как-никак, а умысел на связь с заграницей. Так вот, решили эти два краеведа проверить все слухи, достали какими-то путями книгу Соколова. Соколов, чтобы вы знали, – следователь, которого Колчак отправил в Екатеринбург расследовать обстоятельства «злодейского умерщвления царственных особ». Со следствием Соколова тоже многое неясно, но не в этом дело. Краеведы прошли весь путь, им проделанный, и даже нашли какие-то человеческие останки. Но поскольку очень уж им хотелось стать знаменитыми, они стали всюду рассказывать, что нашли место, где большевики закопали царя и царицу с детьми. Более того, они даже показали какие-то останки, которые сами раскопали якобы именно там, где были захоронены Романовы, а останки эти потом хранились у одного из них под кроватью. Собст венно, по этим слухам краеведов и нашли. Иначе все бы так и оставалось в прежнем состоянии.
– А что же потом? Я никогда ни о чем таком не слышал! – искренне огорчился Корсаков.
– И не могли бы услышать, – успокоил его Дружников. – Досье у этого краеведа взяли, пообещав, конечно, вернуть, а ему и другу разъяснили, что распространение непроверенных сведений такого характера тянет на приличный срок. Ну, хлопчики, конечно, сразу же все поняли.
– Значит, так все и закончилось? – снова не выдержал Корсаков.
– Да как вам сказать… Я ведь и так вам пересказываю слухи… Но добавлю еще. Ходил слух о том, что щелоковские ребята еще раз проделали весь путь краеведов и прошли те места, где они бывали и людей опрашивали. И как говорили, будто бы что-то они оттуда привезли. Но уж что конкретно – не знаю.
Дружников снова занялся своей трубкой, раскурил ее. Усмехнулся:
– Трубка не любит болтунов. И вот что еще, Игорь. Правда, это уже, как говорится, из другой оперы, но все-таки послушайте. Опять-таки слухи, а точнее говоря, скорее, легенда. Такая, знаете ли, чекистская легенда. Слышал я, что в конце тридцатых, когда велось следствие по делу «Единого трудового братства», несколько старых чекистов были подвергнуты особо тщательным допросам. И «кололи» их на какое-то «романовское дело». Что это за дело, связано оно с царствовавшей династией или просто был какой-то однофамилец – не знаю. Но дело было. Вот, наверное, все. Дальше ищите сами и думайте.
Корсаков помолчал, обдумывая услышанное и стараясь скрыть волнение. О «Едином трудовом братстве» он узнал совсем недавно из тех самых бумаг, которые передал ему Степаненко. Так что же получается? Если все, что он узнал, правда, то он в самом деле вышел на хороший след! Успокоился, взял себя в руки, потом спросил:
– А сами вы как думаете: это только слухи или были у них основания?
Дружников усмехнулся:
– У слухов всегда есть основания. Другое дело, что основания могут быть нереальными, выдуманными.
– Ну а эти? Те, о которых вы мне рассказали? У них основания были реальные или выдуманные?
– И опять я отвечу уклончиво. Вы, Игорь, допрашиваете не того человека, который даст вам точный ответ. Признаюсь, я не уверен в том, что правильный ответ вообще существует.
– Что же тогда я
– Мне нравится ваша настойчивость, Игорь, – рассмеялся Дружников, – но даже с такой настойчивостью вы от меня сейчас ответа на ваши вопросы не получите. Дело в том, что ответов я не знаю. Степаненко просил побеседовать с вами, дать ту информацию, которая у меня накопилась, и я это сделал. У вас не может быть претензий и обид, верно? А уж все остальное – ваш хлеб, согласитесь.
Выйдя от Дружникова, Корсаков отправился к метро, размышляя над тем, что услышал. Конечно, Дружников прав: поиски истины или ее заменителя – это работа Корсакова. И чем больше он узнавал, чем, казалось, дальше продвигался, тем больше возникало вопросов, тем больше было проблем, тем яснее становилось, что настоящие проблемы еще только маячат впереди, а ответы на самом-то деле превращаются в вопросы. Что могло заставить всесильного главу КГБ Андропова заботиться о сносе какого-то дома на Урале? Урал, даже в условиях развития какого угодно туризма, все равно с демидовских времен был и оставался российским арсеналом, где живет и работает военная индустрия, индустрия обороны. Глупо думать, что туда, где закрытых институтов и номерных заводов полным-полно, вдруг повезут иностранных туристов толпами. Ну, пустят их туда, но ведь группу-то будут формировать у нас, и визы выдавать по согласованию со всеми инстанциями, включая КГБ. И ездить эти туристы будут по утвержденному маршруту и под строгим контролем тех, кому это предписано. Откуда же опасность провокаций? Нет, что-то тут не сходилось. И не зря Брежнев, которого потом рассказчики превратили в маразматика, дал секретное указание Щелокову, а потом выслушивал его доклад у себя на квартире, где, как он надеялся, его не прослушивают. А может, прослушивали? А уж если прослушивали самого Брежнева, значит, игра шла какая-то большая. Да что там большая! Огромная шла игра! При одном, правда, условии. При условии, что все это не сплетни, упавшие на благодатно унавоженную почву воспаленного интеллекта Игоря Викторовича Корсакова. И он сразу и одновременно стал себя и ругать, и хвалить. Хвалил, потому что теперь точно знал, что надо делать! Ругал, потому что должен был уже давно об этом вспомнить!
Глава 4
Москва. Июнь
Юля появилась в жизни Корсакова совершенно неожиданно и необычно. Никогда прежде женщина не была инициатором знакомства, тем более романа. А Юля стала.
Корсаков тогда шел в редакцию на важное совещание, но внезапно начавшийся дождь заставил заскочить в какое-то кафе. Вообще-то идти до редакции оставалось совсем немного, но мокнуть и сидеть взъерошенным на виду у всех он не хотел, потому и плюхнулся за первый попавшийся пустой столик, ни на кого не обращая внимания. То ли кафе было такое, то ли порядки в нем, а может, вообще стечение обстоятельств, но официант не подходил, чтобы взять заказ, и Корсаков, глянув в окно и удостоверившись, что на улицу выходить рано, отправился к стойке. Он все так же был занят своими мыслями и не смотрел по сторонам, как вдруг услышал женский голос:
– Ой! Вы же Корсаков! Здрасте!
Отвечать не хотелось, потому что обычно так все и начиналось: «я вас сразу узнала», «мне ваша передача (не)понравилась», «что вы нам еще покажете», ему это изрядно надоело, но он повернулся для того, чтобы сразу расставить точки над «Ё». Повернулся и не смог произнести ни слова. Женщина, стоявшая перед ним, подавила Корсакова сразу, а завоевала еще раньше. Высокая, ростом чуть выше его, совершенно не думающая о здоровом образе жизни, женщина, у которой все тело было настоящим женским, живущим и радующимся жизни без всяких там оздоровительных упражнений. И глаза – синие, яркие, сверкающие, и сверкающие не по поводу встречи с ним, а просто так, потому что жизнь хороша! Но сильнее всего его привлекла, а честно говоря, и вовсе обезоружила ее прическа! Наверное, называть прической то, что в армии именуют «стрижкой под ноль», было бы рискованно, и Корсаков, не обращая внимания на условности, сказал: