Тень кондотьера
Шрифт:
– Вера Ника, ну чего вы шумите? В первый раз, что ли?
– Слезай немедленно! – строго (разве что только ногой не притопнула) потребовала запыхавшаяся девушка. – Ну что за беда. Ведь целый день себя прилично вёл.
– Сам удивляюсь, как так получилось, – недоумённо пожимая плечами, признался шустрый малый и при этом не сдвинулся с места.
Спокойно пройти мимо подобного безобразия я, конечно, не мог. Вспомнил справедливые слова поэта Даниила Хармса: "Травить детей – жестоко, но ведь что-нибудь надо же с ними делать", набавил
– Что за дела? – возмутился пацан, после того, как я поставил его на землю. – Я вам что, кошка, что ли?
Отвесив ему в целях исключительно воспитательных отеческий подзатыльник, я поинтересовался:
– Чего выделываешься? Самый умный?
– Есть такое дело, – пробурчал пацан, гневно стрельнув глазами.
После чего воткнул руки в карманы, показал мне кончик языка и медленно, так медленно, словно в кандалы его ноги заковали, поплёлся к остальным ребятишкам.
– Вообще-то, он хороший, – зачем-то сказала Вероника.
– Даже не сомневаюсь, – провожая маленького индивидуалиста взглядом, отозвался я. – Просто жизнь у него, видимо, непростая.
Девушка смущёно улыбнулась, после чего, сложив у рта ладошки рупором, прокричала:
– Дети! Начинайте без меня, я сейчас подойду! – А затем перешла на драматический полушёпот: – Вы знаете, Егор Владимирович, а ведь у нас всё ещё хуже, чем я думала. Когда от вас пришла, с другими девочками поговорила, оказывается, у всех дети этот знак рисуют. Лида Базыкина, Зинаида Петровна, другие тоже к Гертруде Васильевне подходили, а она… Она… В общем, она и у них все рисунки забрала. И всё. И ничего. В смысле, не ответа, не привета. Вот. И ещё. Нина, напарница моя, призналась, что её и саму вчера тянуло рисовать. Представляете?
– Представляю, – сказал я спокойно и, расправив завернувшийся воротник её блузки, подумал: а почему бы, к примеру, не расспросить по интересующему меня делу вот этого пацана, Павлика Ефимова. Бойкий, не зажатый, за словом в карман не лезет – лучшего очевидца-свидетеля, пожалуй, и не сыскать. Показал Веронике жестом, чтоб помолчала чуток, и окликнул не успевшего отойти далеко мальчишку: – Павлик! Ефимов! – А когда затравленно оглянулся, поманил рукой: – Иди-ка сюда, разговор есть.
– Именно с ним побеседовать хотите? – спросила девушка. Судя по интонации, мой выбор её несколько озадачил. Кажется, она не особо верила, что этот записной хулиган захочет поделиться информацией с обидчиком.
Однако я свой выбор уже сделал.
– А чем он хуже других? Ребёнок как ребёнок. Вы, Вероника, пока идите к детям. Как закончу, я к вам сам подойду. Хорошо?
– Хорошо, – кивнула она. Замешкалась на секунду, как будто хотела что-то спросить, однако ничего не спросила, махнула ладошкой: а, ладно. И поспешила к расшумевшейся без присмотра детворе.
Для разговора с Павликом я выбрал большую беседку-веранду, расписанную сценками из культового мультика "Ну, погоди". Когда вошли, я присел на низкую лавку, а пацан запрыгнул на перила.
– Вы ейный жених? – поёрзав попой, первым начал разговор пацан.
– Чей жених? – не понял я.
– Веры Ники.
– С чего ты взял?
– Да так.
Я покачал головой:
– Нет, не жених, просто знакомый
– Ясненько, – догадливо протянул Павлик, после чего, шмыгнув носом, поинтересовался: – Воспитывать будете?
– Обойдешься, – отрезал я и, достав сигареты, предложил: – Будешь?
Пацан сперва удивился, а потом решительно мотнул головой:
– Не-а, чего-то неохота.
– Тогда тоже не буду, – спрятал я пачку в карман. – В школу уже этой осенью?
– Ну.
– Хочешь?
– Не-а, походу такая же тоска.
Это кому как, подумал я. И уточнил, выдерживая всё тот же развязный стиль общения:
– Стало быть, забьёшь на школу?
– Куда я на фиг денусь, – ответил юный реалист и деланно-громко, явно кому-то подражая, вздохнул с оттяжкой. Однако печалился недолго, уже в следующий миг ухватился за поперечную балку и повис на ней, словно шимпанзе. Качнулся раз-другой и поинтересовался: – А чего это вы со мной, как с взрослым?
Пожав плечами, я подумал недолго и постарался честно объяснить:
– Ты только что плюху словил, но не захныкал и психовать не стал. Выходит, понял, что получил по заслугам. Осознание содеянного присуще взрослым, поэтому и разговариваю с тобой соответственно. Не хочу сюсюканьем унижать. Просекаешь?
– А фигли, – ответил пацан. Ловко спрыгнул на дощатый пол и. отряхивая руки, спросил делово: – Что у вас там за тема-то?
Вытянув из внутреннего кармана пиджака лист с заготовкой эрзац-пантакля, я разгладил его на коленке:
– Рисовал такое?
– Рисовал, – мельком глянув на рисунок, ответил пацан. А затем так же легко добавил: – Все рисовали.
– С чего-то срисовывали?
– Зачем? Так.
– "Так" – это как?
– Из головы.
Версия о кем-то наведённом на детей мороке стала проявляться всё отчетливее.
– Хорошо, – сказал я. – Из головы, так из головы. А ты, Паша, знаешь, что это такое?
Стрелял я наугад, без надежды на точное попадание, но пацан вдруг уверенно заявил:
– Знаю, конечно. – Выдержал многозначительною паузу и с важностью великой добавил: – Но это тайна.
– Понимаю, – сказал я уважительно. Огляделся по сторонам, будто проверяя, не подслушивает ли нас кто, и начал подкатывать: – А со мной не поделишься? Позарез нужно знать. Для дела одного важного. А?
– Ну-у-у… – замялся пацан поначалу. Но затем желание подержать реноме взрослого человека переселило в нём стремление соблюсти обет, и он решился: – Побожитесь, что никому не скажите.
Приложив руку к груди, я торжественно произнёс:
– Даю слово, что никому не раскрою того, что сейчас услышу. – Потом постучал кулаком по лавке. – А если нарушу своё слово, пусть засохнут мои руки-ноги, как засохло это дерево.