Тень королевы, или Слеза богини

Тихонова Карина

И Верховский назвал мне актрису, которую когда-то знала вся страна. Великую актрису.

— Это твоя мама?! — поразилась я. И даже оторвала голову от стены, чтобы получше разглядеть собеседника: нет ли родственного сходства.

Сходства не было.

— Я тебе завидую! — сказала я искренне и снова прижалась виском к стене.

— Чему? — спросил Верховский безнадежно. — Ты думаешь, что это счастье — быть сыном актрисы? Господи, да если бы не Юркина семья, просто не знаю, во что бы я превратился!

Он тяжело вздохнул и продолжал.

—

У Юрки была хорошая семья. Интеллигентная. И мне нравилось, что они... дружат, что ли... Не знаю, как сказать. Но почему-то мне было легче общаться с Юркиными родителями, чем со своими. Я, можно сказать, у Юрки жил.

— И твои родители тебе это разрешали?

— Да они просто ничего не замечали, — спокойно ответил Алик. — Актеры! Вся их жизнь — это драмы, трагедии, фарсы... А я не вписывался, скучный был. Как-то раз Юркина мама позвонила мне домой и предупредила, что я останусь у них ночевать. Я сам попросил ее позвонить, чтобы мама разрешила. Она у меня натура артистическая, иногда взбрыкивает... А мама удивилась и спросила: разве Алик у вас? Представляешь, она даже не заметила, что меня дома нет!

Алик рассмеялся, но как-то невесело.

— Потом Юркин отец отвел нас во дворец пионеров. Были раньше такие организации для детей. Юрка рисовал хорошо, вот отец и решил его пристроить в соответствующий кружок. А я следом увязался, хотя рисовал не очень здорово. Все считали нас братьями. Мы с ним были как сиамские близнецы, не разлей вода. Вместе в школу ходили, вместе возвращались. В кино бегали. Тогда показывали старые трофейные американские фильмы про индейцев, мы их обожали. Гарнизон осажден в своей крепости, запасы воды на исходе, и в самый последний момент на экране появляется титр: «Ура! Подоспела морская пехота Северо-американских Штатов»!

— Немые фильмы? — удивилась я.

— Представь себе! Ты, наверное, ни разу такой фильм не видела.

Я пожала плечами. Конечно, не видела! Кому нужна такая древность!

— Есть в них своя прелесть, — попенял мне Алик. — Впрочем, ты маленькая, тебе не понять... Вот так мы и жили. До семи лет.

Он замолчал.

— А потом? — спросила я. И тут же попросила:

— Ты говори, а то меня куда-то затягивает. Не хочу уходить, не дослушав. Мне интересно.

— Куда уходить? — спросил Верховский испуганно, и глаза у него стали круглыми. — Ирка, не смей! Слушай меня!

— Говори, говори, — пробормотала я.

— Ирка!

— Да слышу я, вот пристал! — разозлилась я.

— Хорошо, — немного остыл Алик. — Слушай. Хотя осталось рассказать немного. Мои родители в конце концов разошлись, разменяли квартиру и разъехались. Отец уехал в город-герой Ленинград, где его след благополучно потерялся, а мать снова вышла замуж. И родился Эдик.

— Ты, наверное, очень переживал? — спросила я и прижалась виском чуть ниже. Старое место сильно нагрелось.

— Переживал? — удивился Алик. — Да я на седьмом небе был! Отчим оказался классным мужиком. Он со мной столько

возился, столько хорошего мне дал! Мы с ним подружились.

Он покачал головой и сказал себе под нос:

— Не могу понять, как у такого отличного мужика мог родиться такой генетический урод?

— «Все вырождается, друг мой, — процитировала я письмо итальянского ювелира. — Все переходит в свою противоположность. И даже самое доброе вино становится уксусом...»

Верховский быстро взглянул мне в глаза. Его губы тронула слабая улыбка.

— Ты все-таки раздобыла папку с документами?

— Раздобыла, — подтвердила я.

— Как?

— Неважно.

Он засмеялся и облокотился спиной о батарею.

— Оля! Вот ведьма! Перехитрила меня все-таки!

— Зачем тебе понадобились эти документы? — спросила я.

— Не мне, — поправил меня Алик. — Юрке. Мы с ним встретились на работе, после распределения. Он учился в Пединституте, а я в университете. Получил распределение в Институт истории языка и литературы. Юрка тоже. Так все и вышло.

Он помолчал.

— Юрка совершенно не изменился, даже внешне. Мальчишка мальчишкой. И такой же беззлобный был, как в детстве. А потом Любовь Тимофеевна сильно заболела. Это Юркина мать, — пояснил он.

— Понятно.

— Я нашел хорошего невропатолога.

Его лицо омрачилось.

— Майю Давыдовну, — выдохнул он с непередаваемым выражением ненависти, горечи и иронии.

— Это мать Славы? — спросила я спокойно.

— Да.

— Он говорил, что его родители врачи. Хорошие врачи.

— Это правда, — подтвердил Алик. — Мать — невропатолог, как ты уже знаешь. А отец был хирургом. Замечательным хирургом. Виртуозно делал операции на сердце. Последние пятнадцать лет работал только в хороших клиниках и в хороших странах. Немножко в Америке, немножко в Австрии, немножко в Англии... В общем, все это...

И Алик обвел подбородком стены.

— ...заработано им.

— Ты сказал, что Славке принадлежит весь поселок.

— Да. Они вложили деньги два года назад после смерти отца, и вложили неудачно. Майя Давыдовна плакалась моей мамочке.

— Он знакомы?!

Верховский усмехнулся.

— Знакомы. Говорю же тебе, мы почти дружили семьями. Моя мамочка очень любила Славку. Говорила, что лучшего ученика у нее в жизни не было. Он и дома у нас бывал очень часто. А когда его мать переехала в Москву, они стали бывать у нас вдвоем.

— Почему Юра называл его принцем Дании?

— А-а-а... Есть у него навязчивая идея: сыграть Гамлета. Понимаешь, на последнем курсе мать решила поставить этот спектакль специально под него, под Славку. А ей велели отдать роль другому студенту. Его папа тогда был министром культуры.

— Да, неприятно, — заметила я.

— Неприятно, — согласился Алик. — И несправедливо. Этот подонок действительно хороший профессионал. Он играл Лаэрта. И блестяще играл, кстати.

— А Гамлета? Так и не сыграл?