Тень мечей
Шрифт:
Аль-Адиль проворчал:
— Он же франк. Они думают не головой, а задницей.
По комнате пронесся нервный смешок придворных, разрядивший напряженность последних минут.
Саладин надолго задумался, затем разнял свои сцепленные руки и опустил их вдоль тела — он всегда так поступал, когда принимал окончательное решение.
— Я увеличу численность защитников Иерусалима в полтора раза, но мне необходимо достаточное количество свободных солдат, на случай если Ричард попытается преподнести нам сюрприз где-нибудь в другом месте.
Аль-Адиль понял, что дальнейший спор неуместен, и, поклонившись в знак согласия, произнес:
— Как прикажешь.
Саладин
— Ступайте с миром в сердцах, друзья мои. Занимайтесь своими насущными делами, — неожиданно сказал Саладин. — Мы пока не проиграли. Я верю, что Аллах еще преподнесет сюрприз нашим самонадеянным противникам.
Придворные и полководцы закивали и стали прощаться перед уходом.
— Ребе, останься.
Маймонид с удивлением услышал адресованный ему приказ. После известия о захвате Мириам Саладин не перекинулся с ним и парой слов. Аль-Адиль и кади аль-Фадиль взглянули на старого лекаря, когда тот, шаркая, направился к султану.
Когда они остались совершенно одни, Саладин внимательно посмотрел на своего насупленного советника и положил крепкую руку на старческое плечо. Маймонид невольно вздрогнул от этого прикосновения, казавшегося теперь таким чужим и неуместным.
— Я не забыл ее, мой друг, — тихим голосом, дрожащим от переполняемых его душу чувств, произнес Саладин. — К Ричарду отправят гонца, чтобы обсудить условия ее освобождения.
Султан помолчал.
— Я знаю: виной всех страданий, которые пережила твоя семья, которые выпали на долю Мириам, — я сам. Клянусь Аллахом, я буду нести этот груз на своих плечах до самого Судного дня.
Маймонид заставил себя взглянуть в глаза правителя. В этот момент все маски были сброшены, и раввин увидел в этих темных озерах печаль, сожаление и стыд. И ужасная боль, давящая на сердце старика, стала отпускать. Осознание того, что этот могущественный и гордый человек признает собственные ошибки, стало первым шагом к восстановлению их былых отношений. Маймонид сомневался, что их отношения и в самом деле будут такими, как раньше, но это, вне всякого сомнения, и к лучшему. Возможно, когда Мириам, живая и здоровая, вновь окажется в своей постели, раввин с султаном смогут начать все с чистого листа — отношения не идола и его ярого последователя, а двух простых смертных, которые видят как лучшие, так и худшие стороны друг друга.
И в это мгновение, глядя на султана, взявшего на себя ответственность за судьбу невинной девушки, раввин понял, что ему следует предпринять.
— Позволь поехать мне.
Казалось, просьба ничуть не удивила Саладина, но он, прежде чем ответить, пристально вгляделся в морщинистое лицо раввина.
— Я боюсь за твое здоровье.
Конечно, идея была абсолютно нелепой. Отправить в качестве переговорщика по такому важному вопросу старца, чьи руки дрожали от старости, а сердце могло остановиться в любую минуту, — совершеннейшее безумство. Однако Маймонид без тени сомнения знал, что он единственный, кто сможет вынести это бремя.
— Мне станет только хуже, если с Мириам что-то случится, — ответил Маймонид. И это было сермяжной правдой.
Наконец Саладин кивнул. Взъерошив руками уже сильно поседевшие волосы, султан сказал:
— Тогда поезжай, и пусть тебя хранит бог Моисея.
С этими словами султан отвернулся от пожилого советника. Человек, бывший когда-то самым могущественным правителем на земле, медленно покидал комнату. Его плечи опустились под ужасным, непосильным бременем.
Глава 51
ТАЙНА
Мириам уже стала привыкать к жизни в неволе. По крайней мере, эта темница была лучше меблирована, чем та, в которой она провела около недели, пока Саладин совершал смертоносную «чистку» гарема. Ричард запер ее в одну из шикарных спален замка султанского наместника в Арсуфе. Ложе здесь покрывали мягкие одеяла из шкуры оленя. Стены были увешаны искусными гобеленами, оставшимися в крепости еще со времен векового правления франков. И хотя вышитые шелком лики Мадонны с младенцем Христом на руках не вызывали в Мириам никаких чувств, изучение изысканных произведений искусства хоть как-то занимало ее, пока она томилась в компании врага.
А еще в этой темнице было окно. Крестоносцы не стали ставить решетки на арочный оконный проем — падение с высоты в пятьдесят локтей не располагает к побегам. Разумеется, откуда им было знать, что Мириам скорее умрет, если условия ее содержания ухудшатся или она подвергнется насилию со стороны варваров. Она до сих пор жалела о первой неудавшейся попытке самоубийства, когда караван оказался в руках этих животных.
Мириам стояла у окна, наблюдая за садящимся за горизонт солнцем, лучи которого окрасили море в пастельные тона. Далеко внизу полчища крестоносцев завершали свои монотонные тренировки и учения. Мужчины отложили копья и повернулись в сторону одноэтажного каменного здания, которое, как догадалась Мириам по отвратительному зловонию, поднимающемуся вверх каждый вечер приблизительно в это время, было солдатской столовой. Султану не о чем тревожиться: даже если крестоносцы и смогут продвинуться вглубь Палестины и прорваться через несколько линий обороны, возведенных Саладином вокруг Иерусалима, они в конечном счете падут жертвами отвратительной каши, которая, похоже, служит единственной едой для этих солдат.
Только она поморщилась при мысли о каше, как дверь ее темницы распахнулась и вошли двое солдат с обычной для нее едой: миской мерзкого горячего супа. Про себя она подумала: несмотря на то что темница султана была намного мрачнее ее нынешней камеры, кормили там заметно лучше. Во всем этом, вероятно, был некий тайный смысл: за простотой султана скрывается золотое сердце, в то время как все попытки франков выглядеть цивилизованными людьми никогда не изменят тот факт, что европейцы — всего лишь обычные бандиты.
Эти два стража, которых приставил к ней Ричард, были итальянцами. Один из Рима, второй из островного города-государства под названием Венеция. Мириам узнала об этом, подслушав их разговоры в течение нескольких минувших ночей. Они даже не предполагали, что она немного владеет итальянским — этот факт девушка сохранила в глубокой тайне от своих захватчиков. Мириам всегда любила языки и гордилась своей способностью читать и разговаривать на нескольких варварских языках. Ее дядя, чьи познания ограничивались знанием основного языка крестоносцев — французского, — никогда не понимал ее желания изучать язык неверных. Но ведь у него и не было за плечами печальных событий, когда ей пришлось спасаться бегством от целой орды озлобленных франков, напавших и разграбивших безобидный торговый караван, а затем кричащих проклятия вслед убегающей девочке. Она тогда не знала значения этих слов, но в своих кошмарах слышала их сотни раз. Мириам надеялась, что, выучив язык, она избавится от ночных кошмаров, наполненных этими непонятными криками.