Тень моей любви
Шрифт:
Это был Роан Салливан, Рони. Тогда я не осознавала всю символичность того, что я видела его вот так, сверху вниз. Не моего ума это было дело. Но пропасть между нашими семьями была так велика, что ее не сравнить с разделявшей нас в тот момент высотой сцены. Благородные Мэлони, к которым имела честь принадлежать и я, стояли в городской иерархии на вершине горы, с которой и видно не было презренных Салливанов. Вслух об этом говорилось редко, но знали это все, и очень твердо.
Рони смотрел на меня внимательно и серьезно, как будто перед ним была прима-балерина, а не маленькая неуклюжая идиотка. А именно так я себя и чувствовала,
Но это еще полбеды. Теперь, отметив Рони в толпе, я начисто забыла о своих руках и ногах, представляющих опасность для моих несчастных партнеров. Я, нисколько не смущаясь, уставилась на него, наверное, потому, что впервые так близко увидела сына ужасного Большого Роана Салливана с Пустоши. Мы никогда не общались с Салливанами, хотя это были наши ближайшие соседи. Место, где они обитали, не зря называлось Пустошь. С тем же успехом их вообще могло не быть. Но они были и прилагали усилия к тому, чтобы их замечали. На этой богом забытой свалке может жить только самое настоящее отребье, – так всегда говорили о Пустоши мои благонравные родственники. Поскольку все в толпе знали, что Роан Салливан и есть то самое “отребье” – вид и запах соответственные, – то старались держаться от него подальше. Может быть, поэтому я не могла оторвать глаз от этого островка одиночества среди праздника жизни.
Я все еще делала какие-то движения на сцене, чудом не падая прямо в публику, но душа моя была там, с Ровном, среди зрителей. И она видела все.
Мой двоюродный брат Карлтон отошел метра на полтора и остановился между Рони и тем столом, где весьма успешно вела торговлю семья Джейсис. Карлтон был из тех родственников, которых терпишь с трудом. Я помню тебя, кузен Мэлони! Это ты, двенадцатилетний, самодовольный и упитанный, учился вместе с моим братом Хопом. Это ты с удовольствием пинал младших, когда никто не видел, списывал на экзаменах и лебезил перед теми, кто богаче тебя. Ты был врун и обманщик, Карлтон Мэлони.
Карлтон украдкой огляделся. Дядя Двейн, ответственный за карнавальную торговлю семейства Джейсис, в это время был занят разговором с тетей Рондой, а стало быть, не замечал ничего вокруг. Дядя рассеянно положил несколько банкнот рядом с картонной коробкой из-под ботинок, в которой была выручка за день, Карлтон, протянув руку, схватил деньги, сунул их в карман своих брюк и продолжал стоять как ни в чем не бывало.
Я обомлела. Он украл у Джейсисов деньги! Украл у своего родного дяди! Меня и братьев воспитывали в семье так, что ни один из нас не позволил бы себе взять и пенни из чашки на комоде, в которую папа клал мелочь. Сознаюсь: у меня была некоторая слабость к шоколадным чипсам. Конечно, если бы в магазине пакетик чипсов прямо упал с полки и разорвался, я бы его взяла. Но кража денег – это что-то неслыханное!
Дядя Двейн, завершив наконец беседу, взглянул на стол и нахмурился. Он пошарил рукой между завернутыми в целлофан и завязанными зелеными лентами пакетиками со сладостями, потом наклонился к Карлтону и что-то ему сказал. Разумеется, я не могла слышать ничего, кроме гремящей музыки, но догадаться обо всем не составляло труда. Я прекрасно видела, как Карлтон покачал головой, изобразив крайнее возмущение: “Как можно?! Я хороший мальчик!” Затем повернулся к Рони и показал на него пальцем. Ничего не скажешь, объект для подозрений был выбран безошибочно.
Конечно,
Но в ту минуту я едва обратила на это внимание. Передо мной была явная несправедливость, и душа моя пылала праведным гневом.
Дядя Двейн, решительно выпятив подбородок, обошел стол и схватил Рони за руку. Нависая над ним, дядя заговорил быстро и сердито. Я видела, как преобразилось скучающее лицо Рони. Оно сразу стало озлобленным. Но сквозь решимость защищаться проглядывала привычная безнадежность. Наверное, его не впервой обвиняли в том, чего он не делал.
Рони с ненавистью посмотрел на Карлтона, потом ринулся на него и мгновенно подмял обидчика под себя. Они покатились по земле, Рони щедро награждал противника тумаками. Раздались крики, вокруг них образовалось живое любопытствующее кольцо. Концерт, конечно, уже никого не интересовал. Тетя Глория наклонилась над магнитофоном: раздался дикий скрежет, похожий на многократно усиленный звук застегиваемой “молнии”, и музыка прекратилась. Я стремглав скатилась по лестнице, юркнула в толпу взрослых и протиснулась поближе к центру образовавшегося круга.
Дядя Двейн пытался разнять дерущихся, но Рони намертво вцепился в воротник Карлтона. Свободной рукой он выхватил из кармана ржавый перочинный ножичек и приставил его к горлу Карлтона.
– А ну, говори, гад, – кричал Рони, – куда дел деньги?! Врун проклятый!
Тут появился папа. Он хладнокровно завернул руку Рони назад, отобрал у него ножик и уже после этого кивнул дяде Двейну. Вместе они с трудом растащили мальчишек, и папа, сильно встряхнув Рони, поставил его на ноги. “У него же нож, – услышала я опасливый шепот в толпе. – Каков паршивец?!”
– Где деньги? – загремел дядя Двейн, впившись взглядом в лицо Рони. – Ну, отвечай! Быстро!
– Я не брал, – Рони пытался еще что-то выкрикнуть но вместо этого только яростно замотал головой. Я заметила, что передний зуб у него был неровно обломан, придавая лицу диковатое выражение.
Совершенно неожиданно для себя я подумала о его улыбке, как-то он выглядит с этим своим зубом, когда улыбается. Вот никогда не знаешь, что взбредет в голову пятилетней малявке.
– Брал, брал, – истошно кричал Карлтон, – я видел! Все знают, что ты вор! И отец твой вор! И отец отца – вор!.. – захлебывался ненавистью мой милый кузен.
– Рони, отдай деньги, – громко и строго сказал папа. – Мне бы не хотелось выворачивать твои карманы, – добавил он сердито. – Давай, парень, скажи нам правду.
– Я не брал! – Рони упрямо стоял на своем.
Достаточно было оглядеться вокруг, чтобы понять – ему никто не верит. Рони понимал это, но жаждал справедливости, как любой из нас. Но он был из тех мальчишек, которые дерутся, ругаются и приставляют нож к горлу. “Дурной пример, воплощение греха и порока. Он должен быть наказан”, – вот что читалось на лицах добропорядочных жителей, которым помешали веселиться.