Тень Отца
Шрифт:
Мириам медленно направилась в сторону пожилого человека. Она приглушила в сердце печаль, которую вызвал отъезд каравана. «Они уже сегодня будут в Иерусалиме, — думала она. — Если бы я пошла с ними, то уже завтра утром могла бы увидеть Елизавету…» Ее нетерпение было огромным. И все же желание позаботиться о старом человеке оказалось сильнее.
— Это снова ты? — спросил старик, заметив ее. — Я думал, что ты идешь с их караваном и пошла с ними.
— Ты сказал, что ты одинок.
— Да, я одинок и пойду один.
— Тогда я пойду с тобой.
—
— Мы будем идти медленно и часто отдыхать.
— Нет, — не соглашался он. — На меня никто не нападет, потому что ничего с этого не будет иметь. Но если нападут на тебя, то я не смогу тебя защитить.
— Всевышний убережет нас от неприятных приключений.
— Ты смелая и благочестивая. Однако я не могу воспользоваться твоей добротой. Найди другой караван и присоединись к нему.
— Я пойду с тобой, отец.
— Ты настойчивая…
— Прошу тебя…
Старик больше ничего не сказал, только повернулся и направился в сторону ворот. Мириам шла рядом с ним. Они вышли из города на дорогу и какое-то время шли вдоль колоннады лохматых пальмовых пней, пока не оказались среди красных голых скал под палящими лучами солнца.
Шаги пожилого человека становились все более медленными. Мириам слышала его тяжелое, сопящее дыхание. Дорога вела среди скал, исчезая за поворотом, чтобы потом, когда путники его достигнут, открыть новый изгиб. Каждый раз, когда они приближались к повороту, старик немного ускорял шаг. Со стороны можно было подумать, что он надеется на скорое приближение к цели, но, как только поворот оставался позади, он сразу ослабевал. Мириам была вынуждена поддерживать его.
К полудню старик был настолько утомлен, что они остановились. Мириам расстелила для него покрывало в тени скалы и помогла сесть. У нее была вода в кожаном бурдюке. Она подала ее старику. Тот пил долго, медленными глотками. Потом спросил:
— Кто ты?
Она улыбнулась.
— Обыкновенная девушка, каких много.
— Ты идешь в святой город?
— Еще дальше: в деревню в горах, где живут мои родственники.
— А где твои родители?
— Они умерли. Я живу с сестрой в Назарете.
— Тебя хорошо воспитали. Таких, как ты, не много. Молодые люди, как правило, не заботятся о стариках. Они заняты только собой и по отношению к старикам бывают черствыми.
— Может быть, родители не всегда понимают своих детей.
Он решительно покачал головой.
— Пока у родителей есть силы, дети пользуются их трудами, но когда приходит немощность, они отворачиваются от них.
Мириам в задумчивости поглаживала край своего покрывала.
— У тебя, отец, есть дети?
— Есть, — бросил он коротко и сильно сжал губы. Он смотрел перед собой в расселину скалы, полную камней, похожих своей формой на буханки хлеба.
— И, наверное, ты их очень любишь, — заключила она. — Наверняка ты не хотел бы, чтобы их коснулось
— Конечно, — согласился старик.
— Ты молишься о них?
— Молюсь.
— Ты настоящий отец: ты не умеешь хранить обиды и всегда готов простить.
— Дети не нуждаются в прощении, — сказал он скорбно, — если не видят за собой вины. Может, это как раз мой грех, что я не умею быть суровым?
— Но даже Всевышний не хочет быть суровым. Он всегда готов простить и не любит наказывать… Он не хочет, чтобы Его боялись…
Мириам ощутила на себе внимательный взгляд старика. Его светлые глаза долго смотрели на нее из-под нависших бровей. Под этим взглядом она невольно опустила голову.
— Откуда к тебе приходят такие мысли? — спросил старик. — Наверняка, этому тебя никто не учил: учители и священники говорят по–другому.
— Это правда, — призналась Мириам, — и все-таки… разве не потому Он дал родителям такую любовь к детям, чтобы показать, как Он Сам любит?
Старик немного помолчал.
— Ты смело это сказала, — произнес он наконец, — словно ты не просто девушка… Мои дочери так думать не умеют, — вздохнул он.
— Может быть, они не умеют этого сказать, — тихо спросила Мириам?
— Ты защищаешь их, — в задумчивости он кивал головой, — хотя сама совсем другая. Дети… — старик снова вздохнул. — Когда они маленькие, мы заботимся о них, хотим им передать то, что считаем самым важным. Но они пренебрегают нашим даром и навлекают на себя наказание…
— А тебе, отец, хотелось бы их оградить от него?
Он снова кивнул головой.
— Все именно так, как ты сказала.
Какое-то время он молчал. Потом, рисуя что-то палкой в розовой пыли, покрывавшей дорогу, произнес:
— Я молился, чтобы Всевышний забрал у меня жизнь. Я боялся, что может наступить такое мгновение в моей жизни, когда я возропщу… Я не хочу быть их обвинителем. Но Он мне ответил…
Старик вновь замолчал. Мириам чувствовала, что дело, о котором он хочет рассказать, является для него чем-то неизмеримо важным — чем-то настолько значимым, что об этом, наверное, нелегко говорить.
— Тот человек, который не захотел меня взять с собой, был неправ. Хоть я и старый, но не умер бы в дороге: ведь Он сказал, что я должен жить и буду жить до тех пор, пока не увижу…
Старик не объяснил, кто это сказал и что он должен был увидеть, но ей показалось, что она отгадала. Мириам молчала. Могла ли она сказать ему, что час исполнения уже близок. Ей так же трудно было говорить о милости, которой она удостоилась. Впрочем, она никогда не умела говорить о себе.
— Тогда, — закончил старик, — я смогу спокойно умереть.
Они не стали поддерживать дальнейший разговор. Было самое время двигаться дальше. Шли они медленно, шаг за шагом. Жара сгустилась. Старик шагал все медленнее, тяжело опираясь на плечо Мириам. Дорога после каждого уступа, казалось, становилась длиннее. Она была совершенно пустынна, им никто не встретился.