Тень Отца
Шрифт:
— Ты поступил вероломно! Она как ребенок. Она была под моей опекой, а ты… Ты должен был сказать. Можно было сократить время от помолвки до свадьбы. Если бы ты сказал… Но так, как ты поступил… На что это похоже? Я не ожидал этого от тебя, я думал, что тебе можно доверять. Что скажут люди? Она жила под нашим кровом. Я ошибся в тебе, а ведь я относился к тебе, как к брату.
— Но я… — начал было Иосиф, но тут же замолчал.
То, что в первое мгновение ошеломило его, теперь превратилось в сплошную боль, исходившую из самой глубины его существа. Он сильно, до крови закусил губы: он не хотел, чтобы они сами ненароком что-нибудь произнесли. Что он мог сказать? Он не мог ее обвинить… Ведь если бы он ее обвинил… В Иудее это означало бы приговор к смерти. Здесь, в Назарете,
— Я разочарован в тебе! — продолжал Клеопа. В то время как Иосиф пытался укрыться в молчании, он говорил все яростнее. — Ты нанес нам большое оскорбление. Теперь мы вынуждены стыдиться. Как мы покажемся на людях? Что они скажут, когда все увидят, в чем дело? И ей ты тоже причинил вред. Я думал, что ты человек достойный. Я доверял тебе, не запрещал вам встречаться друг с другом. Я думал, ты человек набожный и знаешь предписания. Ты говорил такие слова, которые казались мне слишком смелыми, но я думал… Думал, раз тебя порекомендовали Захария с Елизаветой, я могу тебе доверять. Мне даже в голову не пришло, что ты можешь так поступить!
Клеопа сорвался с лавки и встал перед Иосифом, потрясая своими огромными руками и бросая слова прямо ему в лицо.
— Если бы ты сказал… но ты предпочел это скрыть. Женщины первыми это заметили и стали нас высмеивать. Моя жена не знает, куда деть глаза. Ей стыдно. И мне тоже стыдно.
Клеопа схватил Иосифа за плечи.
— Почему ты так поступил? — кричал он. — Ты! ты!.. — казалось, Клеопа подыскивал подходящее оскорбительное слово.
Иосиф молчал. Он по–прежнему стоял с опущенной головой, как человек, пристыженный в дурном поступке. Он ощущал на своем лице горячее дыхание Клеопы и был уверен, что тот через мгновение плюнет ему в лицо или ударит. И пусть бы плюнул, думал Иосиф, пусть бы произнес самые обидные слова, только бы то, что он сейчас сказал, не было правдой… Но ведь это была правда! Потому-то и смеялись женщины на тропинке.
Клеопа еще мгновение дышал гневно ему в лицо, а затем неожиданно отпустил его, развернулся на месте и быстро, без слов, ушел. Иосиф, подняв голову, увидел лишь его удаляющуюся фигуру. Он не окликнул его. Ему нечего было сказать…
17
Иосиф медленно вернулся в мастерскую. Он попытался было продолжить работу, которой был занят до прихода Клеопы, но брусок дерева выскользнул у него из рук. В часы печали и огорчения он всегда находил утешение в работе. Стоя за верстаком, он забывал о боли. Но на этот раз боль засела слишком глубоко. Не помогали даже молитвы — бераки, которые он сам придумывал и шептал. Со словами молитв сливались слова, которыми он мысленно обращался к Мириам. Они были такими же гневными, как и те, которые он только что услышал от Клеопы. Упреки заглушали молитву.
Неожиданно Иосиф бросился вон из дома. По крутой тропинке взбежал на маленький луг на склоне горы. Он слепо мчался вперед. Он не знал, куда бежит и зачем. У него перехватило дыхание. Неожиданно он споткнулся и упал. Подниматься ему не хотелось. Он лежал на земле, уткнувшись лицом в веточки чабреца. Никогда не умевший плакать, он вдруг ощутил комок в горле и зарыдал.
То, что произошло, остановило его жизнь на лету, лишило ее всякого смысла. Все, что до сих пор происходило в его жизни, казалось теперь одной сплошной насмешкой. Для чего он ждал столько лет, преодолевая внутреннее сопротивление? Для чего согласился на жертву — такую необычную? Даже почтенные и всеми уважаемые люди вроде Захарии не помышляли о подобном отречении. Он решился сделать больше, чем другие, больше, чем самые лучшие! Он ослеп из-за своей любви. Она подсунула ему это отречение, как Ева яблоко… А ведь он готов был все это выдержать! Он искренне на это согласился. И вот его жертва растоптана! Так значит,
В залитых слезами глазах появился образ девушки. Никогда бы он не смог поверить во что-либо подобное и, как он осознал в это мгновение, не поверит… Он не мог этого принять, вопреки очевидности, вопреки людским насмешкам. Как могло произойти то, чего не могло произойти? С первого мгновения встречи у него была уверенность в том, что скорее он сам совершит тягчайшее преступление, чем она сможет сделать что-то плохое. Он мог бы разочароваться в целом свете, но только не в ней. И эта уверенность росла и крепла в нем, по мере того как он встречался с ней и узнавал ее все лучше и лучше. Ее жизненная позиция и отношение к людям заставляли его считать ее достойной не только самой пылкой любви, но и почитания. Он любил Мириам и поражался ей, потому что ни один порок не коснулся ее натуры, в то время как в себе самом он осознавал множество слабостей, с которыми ему приходилось вести борьбу.
И именно она?! Нет, это невозможно. И, тем не менее, это не сплетня, которая может оказаться ложью. Это факт, который заметили люди. Не один человек. «Разве могу я, — думал Иосиф, — упорствовать в том, что действительность не является действительностью?»
Несмотря на все это Иосиф знал, что не обвинит ее. Он никогда не смог бы ее обвинить. Он не смог бы так поступить — оправдать себя за ее счет. Пусть все думают, что это именно он виноват в случившемся, не оправдал доверия ее опекунов, воспользовался ее любовью. Здесь, в Назарете, он снискал себе славу выдающегося ремесленника. И даже больше — люди приходили к нему за советом. Несмотря на молодость, его считали мудрым и справедливым. Приходили поссорившиеся соседи, чтобы он их примирил. Приходили сыновья умершего отца, чтобы он помог им разделить наследство. Его пригласили читать в синагоге. Теперь все изменится. Люди увидят, что он подвержен слабостям и совершает грехи. Разве он может быть советчиком другим, когда сам воспользовался доверчивостью девушки и навлек позор на ее опекунов?
Однако, если он не хочет ее обвинить, то у него остается только один путь: бежать из Назарета. Он пойдет все равно куда, хотя бы в Антиохию, — только бы подальше отсюда, чтобы даже памяти о нем не осталось. Он исчезнет с глаз людских, тогда люди возложат всю вину на него. Когда кто-то спасается бегством, ему нет оправдания. Будут говорить: что за человек! Обидел девушку и не выполнил супружеского соглашения. Когда весь гнев и возмущение обернутся против него, люди испытают жалость к Мириам. Они простят ее, сочтя жертвой недостойного мужчины.
Только так я могу поступить, думал Иосиф. Хотя он мог бы сделать и иначе: взять ее в свой дом, это закрыло бы людям рты. Поиздевались бы немного и перестали бы. Такие вещи случаются. Но разве может он это сделать, если всю свою жизнь он связал с этим супружеством? Разве он сможет взять в жены девушку, которая сначала склонила его к такой великой жертве, а затем сама же от всего отказалась? Он не может ее обвинить — это правда, но разве сможет он на нее смотреть? Нет, ничего другого ему не остается, как бежать, сжигая за собой все мосты.
Иосиф сильнее вдавил лицо в жесткие стебли, царапавшие его щеки. Слезы течь перестали, только рыдание продолжало сдавливать горло. Он перевернулся на спину. Небо не ударило светом ему в лицо. Приоткрыв веки, он увидел, что оно посерело. На синеву надвинулись темные покровы вечера. Он даже не заметил, как наступили сумерки. Со стороны гор из-за озера повеяло холодом.
Но он не двинулся с места: его охватило какое-то бессилие. Веки опустились, сдавленность в горле ослабла. То и дело грудь его вздрагивала, но уже все реже. Дыхание становилось ровным. Он погружался в сон — странный, лихорадочный, беспокойный, полный бредовых видений.