Тень Серебряной горы

Булыга Сергей

Капитан насупился. Он очень не любил, когда его поучают. А тут адъюнкт вдруг ещё и спросил:

– А как у вас тут, тихо? Инородцы не шалят?

– Пошаливают, – нехотя ответил капитан. – Но немного.

– А раньше было много?

– Раньше было по-всякому, – уклончиво ответил капитан. – А что?

– Так, – так же уклончиво ответил адъюнкт. – Мне в Якутске про ваши места тоже говорили всякое.

– А! – сердито сказал капитан. – Брехня всё это. Да и привыкаешь быстро.

– А… – начал было адъюнкт, помолчал, потом спросил: – А сколько у тебя солдат?

– Достаточно, – строго ответил капитан. – И казаков тоже достаточно, и инородцы это знают. Но попробовать могут, конечно. Они воины горячие! Знаешь, как

они копьё бросают? На двадцати пяти шагах пробьёт на тебе кольчугу, и ещё со спины копьё выйдет.

– Кто это в кольчуге сейчас ходит? – удивился адъюнкт.

– Как кто? Я хожу! – ответил капитан. – А у господина майора Павлуцкого, Дмитрия Ивановича, кольчуга в пять колец, да ещё заговорённая, ей никакое копьё не страшно, в неё хоть подойди и тыкай, не пробьёшь. У нас здесь не Петербург, вот так! На кольчужки спрос имеется, да и ещё какой! Когда мы в тридцать первом году…

Но тут капитан замолчал и нахмурился. Долго сидел недобрый и задумчивый, потом вдруг просветлел, махнул рукой, осмотрелся по столу, увидел чарки и кувшин, налил по полной и сказал:

– Со знакомством.

Они выпили. Капитан закусил корешком и спросил:

– А что такое адъюнкт?

– Это помощник профессора, – важно ответил адъюнкт.

– А кто такой профессор?

– Это генерал в Академии. Мудрец из мудрецов. С ним даже сама царица не спорит.

– Ну, тут ты хватил!

– Хватил немного, да, – не стал спорить адъюнкт и тотчас же спросил, уже с улыбкой:

– А его превосходительство обер-кригс-комиссар армии Макаров Кузьма Васильевич, равно как и его брат Алексей – это твоя родня?

– Нет, – мрачно ответил капитан. – Мы из других Макаровых, смоленских. А ты из каких Осокиных, из казанских или из калужских?

– Нет, я не из тех и не из других, – не очень охотно, ответил адъюнкт. – Из преображенских я. Второй батальон, третья рота. Батюшка мой там служил. А я закончил солдатскую школу, потом меня в Германию отправили доучиваться. И вот, – тут же продолжил он, и это уже даже чрезмерно громко, – теперь живу я в столичном городе Санкт-Петербурге, на всем известном Васильевском острове, прямо напротив государынева дворца. А служу я в императорской Академии наук, я там числюсь старшим адъюнктом, то бишь вице-профессором по классу ботаники и натурофилософии. Вот так! – уже совсем задиристо закончил он и даже резко мотнул головой.

Больше ему не наливать, подумал капитан, а вслух сказал:

– Ну что, тогда, может, пора уже и отдохнуть? Я велю, и тебе здесь постелют. И как следует натопят.

– Нет-нет! – поспешно возразил адъюнкт. – У меня ещё много дел. Я ещё не заполнял журнал, а у нас с этим очень строго.

– Что за журнал? – спросил капитан.

Адъюнкт осмотрелся, увидел на краю стола свою так называемую крокодиловую сумку и жестом попросил подать её. Капитан подал. Адъюнкт вытащил из сумки толстую потёртую тетрадь в просмоленном, так называемом клеёнчатом переплёте.

– Вот он, – сказал адъюнкт, – называется «Журнал каждого дня», я здесь от самого Якутска записывал, какая погода каждый день была, и какой воздух, и какие были в небе знаки, и через какие места шли, и какой дорогой. И так буду и здесь каждый день заполнять, и потом на обратном пути до самой Кяхты, а уже там отдам господину профессору. – И тут же продолжил: – Господин капитан! Вели, чтобы нам свечей подали.

Капитан смотрел на адъюнкта и молчал. Адъюнкт уже совсем не казался ему крепко выпившим. Вид у адъюнкта был, напротив, почти что совершенно трезвый, вот только он был несколько обеспокоен тем, что с его журналом вышла некоторая незадача. Сумасшедшие они там все какие-то, с раздражением подумал капитан, встал и позвал, как он сказал, кого-нибудь.

Пришёл Орлов. Капитан велел подать свечей. Орлов поискал в шкафчиках, нашёл, засветил и подал. Адъюнкт сел с краю стола, на не заставленном мисками месте,

раскрыл журнал и начал записывать. Записывал он крайне меленько и непонятно. Капитан спросил, может, ещё чего велеть. Адъюнкт сказал, что больше ничего не надобно. Тогда капитан сказал ему, что «этот солдат», то есть Орлов, поступает в полную его, адъюнктову, команду, а пока ещё он сам велел Орлову, чтобы тот приготовил для господина петербургского учёного постель в задней каморке и протопил бы там как следует, и ещё чтобы расставил его вещи.

– Нет! – сразу же сказал адъюнкт, прервав запись. – Ничего не трогать! Сядь, братец! – сказал он Орлову. – Не мешай!

Орлов сел. Адъюнкт продолжил записывать. Капитан сказал, что, как ему кажется, всё мало-помалу наладится, и если, не дай бог, вдруг что, то его всегда можно позвать, а пока что он откланялся и вышел.

Во дворе уже смеркалось. На воротах стояли Козлов и Меркулов. Капитан сказал, чтобы смотрели зорко, и прошёл к себе, поднялся на крыльцо, вошёл.

Степанида сидела за пяльцами. Степанида была женщина высокая, красивая, породистая, капитан её крепко любил и даже немного приревновывал. Но не к адъюнкту же! Поэтому когда Степанида про него спросила, капитан честно ответил, что адъюнкт – малый ловкий, не промах, своё дело знает. А что за дело, спросила Степанида. Но тут капитан промолчал, потому что дело было государственной важности. Степанида это поняла, не стала переспрашивать, а даже сама сказала, что казак Евлампий, привёзший, как она сказала, господинчика, сказал, что он у них там в Алазее всех за неделю донял, везде лез с вопросами, поэтому они все были очень рады, когда он собрался уезжать от них. А что он за вопросы задавал, спросил капитан. А ты спроси у Евлампия, сказала Степанида, он ещё не уезжал. Но капитан не стал искать Евлампия, сказал, что если будет надо, он сам во всём разберётся, и пока что сел к столу, достал сенатскую бумагу, ещё раз её перечитал и задумался. Смешные люди эти петербургские, думал капитан, да чего там узнавать, это и так всем известно, Атч-ытагын не раз рассказывал, что по ту сторону Чукотского носа стоит такой же Алеутский нос и чукчи раз от разу туда плавают, когда по коммерческим делам, а когда и по военным, а после возвращаются с большой добычей, и это для них очень важно, говорит Атч-ытагын, а вот как называется та земля, им дела нет, может, это и Америка, он говорит, а может, Азия, потому что это дела не меняет, а соболей там как не было, так и нет, и не будет, зато есть морские бобры, называются каланы, и у них мех ещё лучше соболиного, и когда их привозили в Кяхту, китайские купцы давали за них очень большие деньги, но ты только попробуй им продай – и тебя сразу на дыбу, потому что всё это казённое и монопольное! А так бы, конечно, да…

И капитан сидел, смотрел на сенатскую бумагу и нет-нет да и повздыхивал. Потом, после ужина, он выходил покурить на крыльцо, видел, что в съезжей горит свет, сердито посасывал трубочку и удивлялся тому, что же это можно так долго записывать. Потом увидел, что и у Черепухиных в окне тоже светло, и разозлился ещё пуще, потому что, подумал, Черепухин дурак дураком, и жёнка у него косоглазая, дети золотушные… А вот зато свои дети! А у них со Стёпкой кто? Никто!

И ночью, ну, да после всего этого, капитан долго молчал, стеснялся, а потом тихо спросил:

– Ну что?

Стёпка не сдержалась и заплакала. Капитан взялся её унимать, гладил по лбу, по щекам, и молчал, потому что знал по опыту, что Степанида очень не любит, когда говоришь словами. И так они молча, обнявшись, заснули.

Глава 2

Назавтра утром капитан встал, как обычно, рано, взял тёплой воды, побрился, вышел завтракать. Стёпка сказала, что его ждёт Шалауров.

– Подождёт! – строго ответил капитан.

Пододвинул миску, начал есть. Спросил, не слышно ли чего про петербургского.