Тень скорби
Шрифт:
Преподобный Эдмунд Робинсон, собственник поместья, уже некоторое время страдал тяжелым недугом, что наложило суровые ограничения на общественную жизнь семьи. Этим частично объяснялась гнетущая атмосфера в великолепном доме. Можно и так сказать, если, подобно Энн, вы склонны придерживаться такта в выражениях.
Однако Энн была еще и наблюдательной, очень чувствительной, обостренно искренней. Отсюда ожидаемое и внушающее ужас, от чего она не могла отмахнуться или держаться на почтительном расстоянии. Они скребли, как терка для мускатных орехов, по струнам ее
Слуги с тяжелыми взглядами, наполовину осторожными, наполовину хитрыми: результат работы в доме, где ведутся войны, заключаются союзы, постоянно выискиваются возможности превзойти противника.
Дети: три рослые девочки, Лидия, Элизабет, Мэри (старшей шестнадцать по летам, тридцать по суетности, шесть по ответственности) и единственный мальчик, Эдмунд, которого превозносят и балуют родители, как и положено при воспитании сына, а старшие сестры то дразнят, то сюсюкают, отчего настроение у Эдмунда переменчивое и крикливое.
— Ах, мисс Бронте, что вы думаете? По-моему, то, что нужно. — Лидия, хвастая новой завитой прической, поясняет: — Знаете, так в этом сезоне убирают волосы в Лондоне. Какая вы странная! Вы так смотрите!
— Еще бы ей не смотреть, — ядовито говорит Элизабет. — Тебе эта прическа не идет.
— А это правда, мисс Бронте, что вы никогда в жизни не были в Лондоне? — спрашивает Мэри, едва достигшая четырнадцати лет и самая надменная. — Господи, представить не могу!
Однако немного позже, когда разразилась перепалка, Энн оказалась в центре внимания, необходимая всем и каждому.
— Мисс Бронте, как было ужасно, когда вы уезжали. Элизабет рассказывала маме про меня басни. И боюсь, мама безрассудно им верила, так что, если вы что-нибудь такое услышите, не верьте ни единому слову. Да вы бы, конечно, и не поверили, ведь вы всегда такая рассудительная.
— Мисс Бронте, Лидия гадко со мной обращается. Ах, поговорите с ней об этом, потому что мама не обращает ни малейшего внимания или же принимает ее сторону. Знаете, я на днях за вас заступилась: Лидия и Мэри говорили, что вы одеваетесь как пугало, а я сказала им, что вы просто одеваетесь в соответствии с вашей должностью.
Затем была повторная встреча с преподобным мистером Робинсоном. Тяжелая по различным причинам. Невозможно не морщиться от жалости, глядя, как угасает его здоровье: ему шел всего лишь пятый десяток, но кожа уже приобрела землистый оттенок, а тело — старческую худобу. Молодыми оставались только голубые глаза; их пронзительный взгляд на фоне иссохшего клина, в который превратилось лицо, казался идущим из прошлого. Но характер мистера Робинсона, никогда не отличавшийся легкостью, сделался еще несноснее из-за болезни.
— Мисс Бронте. — Когда Энн проходила мимо запертого кабинета-спальни мистера Робинсона, тот распахнул дверь и окликнул ее. — Не знал, что вы вернулись.
Энн присела в реверансе.
— Да, сударь. Вчера поздно вечером.
— Действительно. Что ж, надеюсь, вы хорошо доехали. Очень жаль, что вы не подумали зайти навестить меня.
— Вовсе нет, сударь. — Энн знала, точно так же, как и мистер Робинсон, что если бы она постучала в его дверь по такому поводу, то получила бы выговор за фамильярность, неуместное поведение и тому подобное. — Надеюсь, вы чувствуете себя немного лучше, мистер Робинсон.
— Хотел бы я так сказать, мисс Бронте. — Он нахмурился. — Что ж, прошу, не стойте без дела. Уверен, ученики нуждаются в вашем присутствии больше, чем я.
А затем миссис Робинсон.
Трудно объяснить, что тут такого страшного. Миссис Робинсон не тиранила, не давила, не увлекалась чрезмерными придирками. Иногда она бывала прямо-таки сердечной. «Дорогая моя мисс Бронте, присядьте рядом со мной, давайте чуть-чуть насладимся уютом». Но чаще хозяйка почти не замечала Энн, удостаивая гувернантку лишь затуманенным взором и тяжелым вздохом: «Мисс Бронте». В зависимости от того, была ли она оживленной женщиной, или одинокой непонятой женщиной, или одной из множества других вариаций. Вероятно, в этом и загвоздка: никогда не знаешь, почти в буквальном смысле, с кем имеешь дело.
— Мы обречены хорошо ладить, — как-то раз сказала она Энн, — ибо я сама страстная любительница знаний: ни на что не променяю свою любовь к книгам.
И действительно, иной раз по вечерам миссис Робинсон откладывала в сторону шкатулку для рукоделия, и вместо нее рядом с креслом возникала небольшая стопка книг. Потом она брала в руки один из томиков, открывала его, читала титульную страницу, быть может, половину первого абзаца, захлопывала книгу, откладывала ее, вздыхала и говорила:
— Нет нынче книг, которые пришлись бы мне по душе.
Следующий день мог оказаться одним из тех, когда она шумно возилась с дочерьми: они играли в бешеные, писклявые, щекотные игры, состоявшие в том, чтобы прятать всякие вещи друг у друга в одежде. Энн не могла не огорчаться, потому что после этих развлечений девочки становились неуправляемыми до конца дня. Ее настроение, по-видимому, бросалось в глаза.
— Взгляните на мисс Бронте, как сурово она на нас смотрит, — однажды сказала миссис Робинсон, поправляя растрепавшиеся волосы. — Право же, мисс Бронте, если не будете осторожны, эти книги превратят вас в жуткую буку.
В другой раз, будучи в общительном расположении духа, она призналась Энн:
— Могу искренне сказать, мисс Бронте, что чувствую себя скорее подругой — даже сестрой — моих девочек, чем матерью: настолько мы близки.
Хорошо, что миссис Робинсон, в отличие от Энн, не слышит, какие гадости говорят у нее за спиной подруги-сестры. Все же порой очевидное неуважение дочерей не может не доходить до ее сознания, и тогда Энн наблюдает леденящее, приводящее в трепет отступление: миссис Робинсон, восседая на холодном мраморном троне меланхоличной зрелости, подзывает к себе гувернантку, точно рабыню.