Тень темной королевы
Шрифт:
Твой брат Стефан чрезвычайно настроен против тебя, а моя супруга видит в тебе угрозу его наследственным правам. Если тебе это доставит удовольствие, то знай, что мне пришлось заплатить высокую цену за возможность молчать в ответ на обвинения твоей матери. Я защищал вас обоих в гораздо большей степени, чем ты, вероятно, считаешь, и с моей смертью эта защита исчезнет. Я настаиваю, чтобы ты увез свою мать из баронии. Пограничные районы вдоль Дальнего Берега и на Закатных островах быстро развиваются, и перед юношей со способностями там открываются определенные возможности.
Найди в Крондоре некоего
Больше я ничего не могу для тебя сделать. Жизнь часто несправедлива, и как бы мы ни мечтали о справедливости, эти мечты, как правило, остаются мечтами. Мне остается только благословить тебя и пожелать счастья.
Твой отец.
Закончив читать, Эрик еще немного подержал письмо в руках, а потом отдал его Грейлоку. Оуэн взял письмо и достал из кармана изящное кремневое кресало с пружинным механизмом — заветную мечту любого курильщика. Он высекал огонь, пока от одной из искр письмо не зажглось. Держа его за край, он дал огню разгореться, а когда пламя начало лизать его пальцы, отпустил письмо, и оно догорело, еще не долетев до земли.
Эрик был опустошен. Он ждал большего от встречи в этом пустынном месте. Грейлок уже вскочил в седло, но Эрик остановил его вопросом:
— Что-нибудь еще?
— Только одно: он настоятельно просил тебя не пренебрегать этой угрозой и отнестись к его предупреждению со всей серьезностью, — ответил Оуэн.
— Вы знаете, что это может значить?
— Не с его слов, Эрик, но я был бы глупцом, если бы не понимал. Вы поступили бы мудро, Эрик, если бы к нашему возвращению из Крондора уже покинули Равенсбург. У Стефана опасный характер, и он ослеплен яростью.
— Оуэн? — вновь окликнул Эрик мечмастера, когда тот уже отъехал.
— Что?
— Как вы думаете, он когда-нибудь любил мою мать по-настоящему?
Этот вопрос поразил Грейлока, и он ответил не сразу:
— Я не могу говорить об этом. Твой отец был скрытным человеком. Но одно я должен тебе сказать: что бы ты ни прочитал в том письме, верь этому, потому что по природе своей он — честный человек.
Грейлок ускакал, а Эрик, оставшись один, внезапно расхохотался. Честный человек! Вся его, Эрика, жизнь — результат обмана. Либо Грейлок плохо знал своего господина, либо Отто сильно изменился после того, как обманул Фрейду. Впрочем, и то, и другое сейчас не имело значения.
По дороге домой Эрик пытался разобраться в собственных чувствах. Это ему не слишком удалось, но чем больше он думал, тем сильнее склонялся к мысли, что Грейлок не стал бы лишний раз подчеркивать предупреждение отца, если бы угроза не была реальной и смертельно опасной. Впервые в жизни Эрик всерьез подумал о том, чтобы уехать из Равенсбурга. Он вновь горько рассмеялся над насмешкой судьбы: еще не прошло и месяца с того дня, когда из гильдии поступило сообщение о том, что Эрик официально утвержден в качестве ученика Натана.
Сумерки сгущались. Эрик шагал домой, и на сердце у него было тяжело, а во рту свинцовый привкус. Он никогда не требовал от жизни многого, желания его были просты, но судьба отказывала ему и в этой малости.
Не зная, что сказать матери, он брел как старик;
Глава 3. УБИЙСТВО
Эрик замер.
Донесшийся издалека грохот множества копыт был необычен для тихого Равенсбурга. Он положил на пол только что увязанный тюк с одеждой и придвинул его к сундуку, где Фрейда хранила свои вещи.
Стук копыт определенно усиливался; отряд всадников, несомненно, направлялся к трактиру. Эрик взглянул туда, где Мило о чем-то негромко беседовал с Фрейдой. Эрик долго набирался храбрости сказать матери, что из Равенсбурга необходимо уехать, но, к его удивлению, она не стала возражать. Казалось, Фрейда вдруг примирилась с тем, что Отто никогда не признает Эрика своим сыном. Зато Натан громче всех убеждал их остаться, а когда понял, что уговоры бесполезны, предложил им поехать на Дальний Берег, едва ли не с благоговением отзываясь о тамошних аристократах — герцоге Маркусе, двоюродном брате короля, и бароне Тьюланском, сделавшем все, чтобы оказать помощь пострадавшим от набега пиратов, во время которого погибла семья Натана. Угрозы Стефана он охарактеризовал как «омерзительные»: у Натана были весьма возвышенные взгляды на ответственность дворянства перед народом. Мило по этому поводу сказал лишь, что дворянство Запада, видимо, сильно отличается от даркмурского.
Эрик и Фрейда собирали пожитки, готовясь утренним дилижансом отправиться на запад, в Крондор. Натан дал ему письмо, адресованное в Собрание Гильдии Кузнецов, где указывал, что причины, вынудившие его ученика покинуть кузницу в Равенсбурге, не имеют ничего общего с мастерством Эрика. В письме содержались кое-какие подробности, в которые Эрику не хотелось бы посвящать посторонних, но Натан заверил его, что гильдия — это все равно что семья. Кроме того, Натан в письме просил гильдию подыскать Эрику место где-нибудь на Дальнем Береге или на Закатных островах.
Грохот копыт раздался уже под окнами, и Фрейда бросила на Эрика встревоженный взгляд. С того вечера, когда Грейлок сжег письмо Отто, прошло только два дня, но она боялась, что Стефан поспешит осуществить свои угрозы.
Выглянув на задний двор, Эрик увидел двадцать солдат в мундирах личной гвардии барона. Их возглавлял Оуэн Грейлок.
— Мастер Грейлок, в чем дело?
Эрик уже готовился услышать от Оуэна, что тот прибыл арестовать его, но вместо этого мечмастер взял Эрика под руку и отвел в сторону.
— Твой отец. У него был еще один удар. Мы повернули назад вчера вечером, а сейчас вынуждены остановиться. Его лекарь сказал, что до Даркмура он не дотянет. Его поместили в «Павлиньем хвосте» — это самый большой постоялый двор в Равенсбурге. В Даркмур уже послан гонец за баронессой. Твоему отцу осталось жить не больше двух дней, Эрик.
К удивлению Эрика, известие о неминуемой смерти его отца не вызвало у него никаких чувств. Письмо разрушило все его детские фантазии об Отто фон Даркмуре, и на смену им пришел отдаленный образ человека, неспособного поступить по справедливости даже со своим собственным сыном, не говоря уж о женщине из простонародья. Впрочем, ему было жаль его — как любого в такой ситуации.