Тень Уробороса. Аутодафе
Шрифт:
— Подожди меня на скамейке, любовь моя, — сказала Ника, ссаживая сына со своих рук на строгую черную скамейку у входа в загадочную комнату. — Я вернусь к тебе, только посмотрю. Но тебе туда не нужно!
Вешалка стояла внутри. На ней и правда висело что-то, похожее на шляпу, а кроме того, примотанная тонким шлангом, сбоку торчала использованная капельница. Воздух пропах едкими медикаментами, где-то вдалеке, в открытом боксе, кто-то звякал стекляшками и металлом.
И вот выскочила навстречу Нике коренастая румяная медсестра в синей шапочке.
—
Не успела Ника удивиться панибратству медсестры, как в боксах, расположенных по периметру громадной прихожей, забулькало, заклокотало, закипело.
И тут она вспомнила о сыне, оставленном за дверью в коридоре, хотя туман, поползший из щелей, начал поглощать ее память, год за годом, день за днем, и все труднее уцепиться за что-то… Это все, Доминика ей больше не увидеть. Страшная мысль отпугнула туман, Ника схватила медсестру за рукав и дрожащим голосом стала просить о последнем прощании с тем, кто не должен был сюда входить… Ведь она не знала, не успела… не…
— Ну что ты ревешь? Что ты ревешь? — весело откликнулась та. — Прощайся, конечно, есть у тебя время, есть!
И тоска стиснула горло Ники.
— Мама! — сказал Доминик и побежал к ней, хотя не должен был еще ни говорить, ни бегать.
Ника подхватила сына и задохнулась от душившего ее горя. Больше никогда не увидеть ей того, что останется по эту сторону дверей. И Доминика тоже. Он останется здесь совсем один. А младенец собирал непослушными пальчиками слезы с ее щек и вопросительно заглядывал в лицо ясными, как солнце, глазами.
Ника обернулась. Отверстие в двери уже клубилось чем-то красноватым и мрачным.
— Прошу вас, очнитесь! Очнитесь, прошу вас!
Она оттолкнула от себя дверь, завертелась на месте, рухнула в невесть откуда взявшийся под ногами омут.
Над их с Домиником постелью стоял киберпилот. Это он так методично будил ее, исполняя приказ. Истощенный, замученный ребенок тихонько скулил у нее под боком, уже не пытаясь воззвать к умирающей матери.
— Прямо по курсу крейсер с опознавательными знаками Земли. Велите связаться с ним, госпожа?
Мало что поняла Зарецкая из сказанного «синтом», но она уловила слово «Земля», которым бредила уже вторую неделю.
— Да… — шепнула Ника и снова ушла в небытие.
Стыковку с запросившим помощи катером сделали через десять минут после первого сигнала тревоги. У швартовочного люка собрались вооруженные вэошники, руководство и еще несколько медиков из моей части. Предполагалось, что мы со спецбригадой медиков под охраной военных войдем в катер-незнакомец, пилот которого успел сообщить, что это судно Фауста и что у него на борту содержатся тяжело больные люди. Идти с нами вызвались Джо и ее свита.
Корабли соединились. Надо сказать, сначала Дик хотел впустить фаустянский катер внутрь крейсера, но осторожные майор Буш-Яновская и Фаина посоветовали
Встретил нас киберпилот фаустянского судна.
— На катере женщина. Она приказала при первой же возможности выйти на землян. У нее есть что-то важное для одного из них…
Мне показалось, что я повредился в слухе. Откуда на Фаусте могут быть женщины?
«Синт» повел нас в каюту с больной пассажиркой. По пути он сообщил, что по его наблюдениям она очень плоха и совершенно бесстрастно выслушал огрызнувшегося Чезаре, который буркнул, дескать, это уже медикам разбираться, очень она плоха или не очень. Джоконда бросила пару слов на их родном языке, и Чез умолк.
Сначала мне показалось, что незнакомка одна в каюте, но стоило приблизиться, как из-за ее плеча высунулась маленькая ручонка и кто-то тихо, с безнадежным всхлипом вздохнул рядом с нею. Женщина была без сознания. Она представляла собой обтянутый кожей остов. Обладатель ручонки закопошился, и я увидел ребенка. Все мы были в белых защитных комбинезонах и шлемах, поэтому малыш испугался. Он подобрал губы, подбородок его мелко задрожал и глаза стали огромными от ужаса. Тогда-то я и узнал его по этому страху: несколько месяцев назад именно мне довелось окрестить этого мальчика Луисом. Правда, тогда я и не предполагал, что у будущего монаха есть мать.
Женщина издала слабый стон, но не очнулась, точно что-то ее держало по ту сторону границы яви и сна. Мы все бросились приводить ее в чувство, однако тщетно. Реанимирующая система, к которой мы с ассистентами за пару секунд подключили больную, помогла не слишком.
— Она умирает, — шепнула Мария, инфекционист.
Краем глаза я увидел, как в раскрывшиеся двери вошла Джоконда. По ее лицу скользнуло что-то отчаянное, стоило ей увидеть тихо, по-взрослому, плачущего младенца.
— Ребенку тут не место, Джо. Пока мы тут с его матерью, вы могли бы перенести маленького в стерильный бокс на крейсере?
— Да… Давайте мне, — на мгновение закусив губу, ответила госпожа Бароччи.
Я склонился взять мальчика на руки, и тут же лежавшая трупом мать впилась костлявыми пальцами мне в рукава, а из ее горла вырвался истошный хрип: «Не смейте! Не троньте его!»
Приборы, только что классифицировавшие ее состояние как близкое к коме, ожили и выдали совсем другие параметры. Я едва освободился от ее хватки, глядя в темные провалы глаз и стараясь влить в нее покой, прогнав тревогу. Незнакомка обмякла. Зрачки в глубине глазниц засветились болью и надеждой: