Тень воина
Шрифт:
– Бережем… Берегли то есть, но вот так получилось… Думаешь первый он? Нет. Талисман это как огонек, на который мотыльки летят. Летят и летят, летят и летят…
Белоян задумался, и хозяину пришлось кашлянуть, чтоб прервать его мысли. Киевлянин вздрогнул.
– Я вижу, что у тебя и горя-то большого нет…
– А что горевать?
– спросил Белоян без тени смущения или раскаяния.
– Искать его надо, да назад талисман возвращать, пока он думает, что обманул всех. Сгорел…
– Легко сказать…
– Конечно не легко… Чтобы он о нас не думал, а он себя скрыть попытается.
– Скроет?
Белоян пожал плечами.
– Раз мы знаем, что он живой, так и искать его будем со всем тщанием. А раз так, то значит, обязательно найдем. Нужно его поймать, пока он талисман тем, другим не передал…
– Но Гаврила-то?
– не удержался Хайкин.
– Наш-то простак тут причем?
Белоян только плечами шевельнул неопределенно.
– Не знаю еще. Я твоего Гаврилу не видал, но если он день в день с колдуном из города пропал, да прямо из его дома, значит это все не просто так, не случайно.
В задумчивости Белояна не было отчаяния.
– Может быть знает чего, или несет… Надо его искать. Надо Митридана искать…
Хайкин не чинясь достал еще один Шар и подставку. Он пододвинул все к Белояну и, заглянув в медвежью морду, сказал:
– Мы люди не гордые… Если к нам с добром, то и мы с честью. Всем поделимся, последнее отдадим… Начнем не откладывая?
– Нашел!
В голосе Белояна не было торжества. Только усталость. С утра до утра они искали иголку в стоге сена. Князья пировали, охотились, а волхвы не смыкая глаз, перебирали жителей земли Русской. Хайкин оторвался от своего Шара и наклонился к гостю. Тот сидел, словно одеревенев, и смотрел в свой Шар. По медвежьей морде трудно было понять, что чувствует Киевский волхв, но Хайкин и по себе знал, что он должен чувствовать. Журавлевский волхв нажал руками на переносицу, заставляя резь в глазах убраться куда-нибудь поглубже в череп и склонился над Шаром. В глубине стекла виднелось чужое лицо и тенью сзади, еще одно. Хайкин прищурился, сквозь круги и резь, вглядываясь в незнакомые глаза.
– Не он.
– А второй?
– Тоже не он…
– Как это не он?
– удивился Белоян.
– Сам же говорил - у одного лицо глупое, а у другого бородавка. Куда уж глупее? Да и бородавки вон и вон.
– Не те, - тусклым голосом повторил Хайкин.
– Не те и все.
Казалось, что спать хочется даже больше чем дышать. Если б Белоян ошибся в первый или в десятый раз, то он, может быть, сказал бы это иначе, но это случилось раз в тридцатый. Колдовство для них превратилось в тяжелую и нудную работу, вроде распахивания земли или корчевания пней - тяжело, нудно, но необходимо.
– Надо было чагу покрепче заваривать, - проворчал Белоян.
– Пожалел что ли?
Хайкин ничего не сказал. Во рту стояла сухая горечь с березовым привкусом, словно банный веник пожевал. Он просто вернулся к своему Шару и все пошло своим чередом. Лица, лица, лица… Множество лиц, но не тех, которые были нужны.
Солнце не успело пройти от столба до столба, как Белоян откинулся к стене. Хайкин тут же спросил:
– Нашел?
– Все зря… - сказал гость.
–
Хайкин тоже оторвался от своего Шара и посмотрел на Киевского волхва.
– Глаза у тебя, как у бешеного поросенка.
– А у тебя лучше, что ли?
Белоян провел рукавом по морде, словно усталость была паутиной и ее можно было сбросить.
– Сутки потеряли…
– Потеряли?
– Ну не потеряли - поправился он.
– Потратили.
Волхв поднялся. Растирая поясницу, прошел к столу, на котором дымилась свежесваренная кава. Припав к кружке, долго прихлебывал горячий напиток, изредка поглядывая на широкий золотой браслет на левой руке.
– По-другому давай пробовать.
Опустив кружку на стол, с силой потер лицо.
– Прикажи, пусть еще кавы заварят.
– А поможет?
– спросил Хайкин.
– Что-то я не слышал, что в таких случаях кава помогала - Поможет. А потом прикажи, чтоб какую-нибудь вещь Гаврилову сюда, к нам принесли бы.
Хайкин помрачнел.
– Не получится.
– Это у меня-то?
– обиделся Белоян.
– Ты говори, да не заговаривайся…
Сутки напрасных поисков не прошли даром. В голосе гостя на мгновение прозвучал рык дикого зверя.
– У меня не получится, - сказал Хайкин так, словно и не слышал медвежьего рыка.
– Сгорел Гаврилов дом в тот же день. Дотла сгорел. До пепла.
Белоян несколько мгновений стоял неподвижно, словно Хайкин ничего и не сказал и тот повторил:
– Дотла. В тот же день.
– Вот оно что, - протянул, наконец, Белоян.
– Что ж ты раньше-то не сказал?
– Ты не спросил. А я не сказал…
Киевлянин азартно стукнул кулаком по ладони.
– Значит я все же прав… В Гавриле дело! Неужто все сгорело?
– Все. Дом, сарай…
– Да-а-а-а… Поберегся Митридан, прибрал за собой… Уважаю…
Сколько-то они сидели молча, потом Хайкин встрепенулся.
– Соха!
– Что?
– не расслышал Белоян.
– Чья сноха?
– Соха. Когда Гаврила тени лишился, то он в поле был. Пахал. Так он, наверное, все как было, бросил, на коня вскочил и в город…
– Ну и?
– весь подобравшись спросил Белоян, почувствовавший, что впереди что-то забрезжило.
– А соху наверняка там оставил, - радостно закончил Хайкин.
– Не могла же она в чистом поле сгореть? Сгодится соха?
Белоян хлопнул в ладоши. Окно само собой открылось, и он голосом Хайкина крикнул:
– Лошадей к крыльцу, живо!
В два счета они ссыпались вниз. Княжеские дружинники едва успели растворить ворота, как Белоян рыкнул по-медвежьи, и кони понесли. Мелькнули удивленные лица, кто-то шарахнулся в сторону.
– Куда?
– Вниз, - откликнулся Хайкин голосом гостя.
– Вниз до реки, а потом направо! Сперва в деревню заедем, за войтом.
…Соха лежала на земле там, где ее оставил незадачливый землепашец. Земля, прилипшая к лемехам, засохла, и светлыми сухими комьями украшала железный лемех, уже тронутый ржой. Войт потрогал землю пальцем, растер шепотку и, сердито ворча, ссыпал назад.