Тенеграф
Шрифт:
Мальчишка не переставал болтать. И’Барратора смотрел поверх его головы на донну Иоранду, которая сидела на фоне темной стены, за столом, сложив белые ладони на столешнице. Блестящая юбка из зеленого батиста и бледное лицо по контрасту с темным фоном выглядели, словно идеальное кьяроскуро влаанмаркских мастеров кисти. На лице женщины он, кажется, даже заметил легкое обещание улыбки, которую северные мастера столь часто старались ухватить, создавая портреты дам.
Джахейро попытался вытащить у него из-за пояса дагу. Донна Иоранда наконец
– Сынок, ступай вниз, маме нужно поговорить с дядей Арахоном.
– Но ма-а-ама!
– Ступай вниз. Если будешь вежливым, дядя научит тебя чему-нибудь новому. Невежливым мальчикам не дают в руки рапиры, потому что это может принести несчастье.
Джахейро сжал губы, а потом соскользнул с коленей И’Барраторы. Спустился по скрипящим ступеням, недовольно топая.
– Кто на этот раз? – холодно спросила донна Иоранда, когда сын был уже внизу.
– Что?
– Кого ты убил? Если приходишь и отдаешь мне это, – указала на толстый кошель, который фехтовальщик положил на стол, – значит, мучает тебя совесть.
– Я…
– Только не ври. Я еще чувствую на тебе кровь.
– Реальто Аркузон. Он предал меня, попытался убить.
– Гнида. Не верю, чтобы ты о нем жалел. Кто еще?
– Двое приспешников… и какая-то женщина.
– Все понятно, – вздохнула она. – И что? Полагаешь, что кошель все изменит? Думаешь, я тебе кто? Тряпка, о которую ты можешь вытирать залитые кровью руки? Твоя совесть?
– Если ты не желаешь меня здесь… – пробормотал он, приподнимаясь.
Белая ладонь ухватила его за предплечье.
– Нет, останься. Я не хотела, чтобы это прозвучало так жестко. Просто… Когда ты, черт побери, был здесь в последний раз? Месяц назад? Я чувствую себя такой…
– Прошу прощения.
– Я с самого начала должна была тебя возненавидеть.
– Аргонез тут был? Зачем? – И’Барратора решил сменить тему.
– Он беспокоится. Говорит, что это уже ненормальный квартал для одинокой женщины.
– Он прав.
– Перестань, Арахон. Помнишь, как я воткнула тебе стрелу в бедро, когда ты впервые сюда вошел?
– Я был один, но…
– Да ладно тебе. Ну, хватит. Съешь что-нибудь?
Он заколебался, но потом кивнул. Если чего-то сейчас он и хотел, то лишь как можно дольше оставаться в этом доме, где пахло крахмалом, сушеными травами, розовой водой, женской пудрой. В доме, наполненном исцеляющей тишиной и темнотой.
Донна принесла два оловянных кубка, наполненных разведенным водой вином, деревянную тарелку с кусочками сыра и холодного мяса и нарезанным хлебом. И’Барратора сразу вонзил зубы в мясо, обильно посыпанное грубо молотым перцем.
– Мой муж тоже так выглядел. Всегда, когда он возвращался из… ну, понимаешь. Он тогда всегда был голоден. Не говорил этого, но я видела по его глазам. Убийство вызывает аппетит.
Очередное воспоминание, о котором И’Барратора предпочитал бы не слышать.
– Ты иногда выходишь? – сменил тему.
Она пожала
– Джахейро выходит. Рассказывает мне все, что услышит на улицах. Порой болтает часами. Он умный мальчуган, ты даже не догадываешься, сколько он знает о жизни.
– Он знает, что…
Ее лицо исказила гримаса, и Арахон тотчас решил, что теперь именно он поднял неподобающую тему.
Порой ему казалось, что их разговоры – будто ухаживания двух ежей.
– Нет, конечно же, нет, – ответила она. – Ты полагаешь, что иначе я бы пустила тебя на порог? Не будь наивным, Арахон!
– Сейчас у меня есть время. Я думал, мы можем провести его вместе.
– Как? Пойти в твою таверну? Сидеть там с потными мужиками, с тем буффоном Д’Ларно и нудным Каминой? За кого ты меня принимаешь? Только этого не хватало!
– Я не это имел в виду.
– А что тогда, Арахон? Потому что я не вижу в этом городе больших возможностей для наемного разбойника и бывшей шлюхи.
Сказала она это столь мягко, с такой легкой улыбкой, что он не нашелся, что ответить. Он с трудом проглотил несколько кусков, а потом уставился на свои руки.
– Знаешь, почему ты ко мне пришел? – спросила она через минуту. – Потому что начинаешь терять контроль над собственной жизнью. Четверо убитых за день? А сколько за последнюю неделю, за месяц? Этого никто не выдержит, Арахон, разве что палачи эклезиарха. Но наверняка не нормальный человек вроде тебя.
Он беспокойно шевельнулся, открыл рот, но донна Иоранда не позволила ему говорить.
– Да, я знаю, ты считаешь иначе: что это такая же профессия, как и любая другая, и тот, кто берется за оружие, понимает, что может от оружия и погибнуть. Но подумай кое о чем другом. Четыре человека? А люди ведь не живут одиноко, каждый из них – часть большой системы, рода, у них есть друзья, сторонники. От каждого из нас расходится во все стороны целая паутина. Вырезаешь человека из сердцевины этой паутины, и она начинает рваться. Нитки расходятся во все стороны: семьи в трауре, осиротевшие дети, жаждущие мести братья, страдающие любовницы. С каждой смертью в Сериве появляется все больше таких свободных концов, все легче в них запутаться. Скажи, Арахон, когда все это рухнет? Есть ли еще какое-то место в этом городе, которое ты не зацепил своей рапирой? Полагаю, что нету, иначе бы ты ко мне не приходил. К оборванной нитке.
Фехтовальщика в очередной раз поразила проницательность этой женщины.
– Иоранда… – начал он осторожно. – Ты говоришь о какой-то паутине, о кругах по воде, которые расходятся при каждом движении. А что с людьми, чьи круги – куда шире моих? Что с Эрнесто Родригано, с Аркузоном, с грандами, королем, эклезиархом? Такие у нас времена. Серива – кипящий котел, а не спокойное озерцо, в котором лишь я мучу воду, как ты хочешь это изобразить. А если я сам – всего лишь круг? Если это из-за Ламмондов и Аркузонов, живущих в этом городе, я делаю то, что делаю?