Тени былого

Хейер Джорджетт

Карие глаза широко раскрылись.

– Mon риrе, видимо, мы не поняли друг.друга. Короче говоря, кем вы считаете Леони?

– Вывод, мне кажется, ясен, – ответил кюре, краснея.

Эйвон закрыл табакерку с: громким щелчком.

– Тем не менее, отец мой, будем называть вещи своими именами. Вы сочли Леони дочерью графа Сен-Вира и крестьянки, которую он удостоил своим вниманием. Вероятно, вы не осведомлены об отношениях графа и его брата Армана.

– Я ничего не знаю ни о том, ни о другом.

– Это очевидно, mon риrе. Имейте терпение выслушать меня. Когда в тот вечер я натолкнулся на Леони в Париже, меня осенило несколько догадок. Сходство с Сен-Виром поразительно, уверяю вас. И вначале я подумал то же, что и вы. Но тотчас у меня в памяти всплыл облик сына Сен-Вира, каким я видел его в последний раз. Неотесанный

мужлан, отец мой. Неуклюжий, большеногий пентюх. И тут я вспомнил, что Сен-Вир и его брат всегда смертельно ненавидели друг друга. Вы понимаете, как все оборачивается? Жена Сен-Вира – женщина болезненная, и всем известно, супругой он обзавелся только назло Арману. Теперь, что по иронии судьбы происходит затем? Три года проходит, а графиня не дарит своему мужу и повелителю ничего, кроме мертворожденного ребенка. Но потом – чудо: в Шампани на свет появляется сын. Сын, которому сейчас девятнадцать. Прошу вас, отец мой, на минуту вообразите себя на месте Сен-Вира, не забывая, что огонь волос Сен-Виров нередко вспыхивает и у них в мозгу. Граф твердо решает, что на этот раз осечки не произойдет. Он увозит графиню в деревню, где в положенный срок она разрешается от бремени… скажем, девочкой. Представьте себе злость Сен-Вира! Но, отец мой, предположим, что он приготовился и к такой возможности. А в его поместье проживает семья Боннар. Предположим, что Боннар находится у него в услужении. Мадам Боннар производит на свет сына за несколько дней до рождения… Леони. В припадке сен-вировского безумия граф меняет девочку на мальчика. Видимо, он щедро заплатил Боннару. Ведь нам известно, что семья Боннар переехала сюда и купила ферму. С собой они привезли Леони де Сен-Вир, а своего сына оставили, чтобы он стал… виконтом де Вальме. Eh, bien?

– Невозможно! – резко сказал де Бопре. – Волшебная сказка!

– Нет, но послушайте дальше, – промурлыкал его светлость. – Я нахожу Леони в Париже. Bien. Беру ее в свой дом, одеваю в одежду пажа. Она сопровождает меня повсюду, и я при каждом удобном случае показываю ее Сен-Виру, и это явно пробуждает в нем опасения, mon риrе. Пустяки, скажете вы? Но погодите! Я везу Леона (я называю ее Леоном) в Версаль, где находится мадам де Сен-Вир. Женщины, мосье, не умеют хранить тайны. Мадам неописуемо взволнована. Она не может оторвать глаз от лица Леона. А день спустя один из прихлебателей Сен-Вира пытается купить у меня Леона. Вы понимаете? Сен-Вир не осмеливается действовать сам и посылает ко мне посредника. Почему? Если Леони его незаконнорожденная дочь, то – если он захотел бы вырвать ее из моих когтей – всего проще было бы самому рассказать мне все, не так ли? А он этого не делает. Леони – его законная дочь, и он боится. А вдруг, думает он, у меня есть тому доказательства? Мне следует упомянуть, mon риrе, что мы с ним – не самые близкие друзья. Он меня страшится и не осмеливается что-либо предпринять: что, если я тут же предъявлю какое-нибудь письменное доказательство, ему неизвестное? А возможно, он не уверен, что я знаю или хотя бы подозреваю правду. Но, впрочем, не думаю. Я приобрел, отец мой, репутацию человека непонятно всеведущего. Чем отчасти и объясняется mon sobriquet [40] – Он улыбнулся. – Мое развлечение – знать все, отче. И потому я имею вес в высшем свете. Очень удобная слава. Но вернемся к нашей теме. Вы убедились, что граф де Сен-Вир оказался в весьма затруднительном положении?

40

Мое прозвище (фр.).

Кюре медленно шагнул к своему креслу и опустился в него.

– Но, мосье… то, что вы предполагаете, омерзительно!

– Разумеется. Вот я и надеялся, что найду у вас какой-либо документ, mon риrе, который докажет истинность моего убеждения.

Де Бопре покачал головой.

– Такого документа нет. После чумы я просмотрел с Жаном все их бумаги.

– Сен-Вир умнее, чем я полагал. Совсем ничего, вы сказали? Видимо, эту игру следует вести с большим тщанием.

Но де Бопре его не слушал.

– Так, значит… когда мадам Боннар на смертном одре пыталась с таким трудом сказать мне что-то, она хотела исповедаться в этом!

– Что она сказала?

– Так мало!

«Mon pиre… йcoutez donc… Lйonie n'est-pas… je ne peux plus…» [41] И все. Она скончалась с этими словами на устах.

– Жаль! Но Сен-Вир поверит, будто она рассказала все и оставила и письменное признание. Знает ли он, что Боннары умерли? Мосье де Бопре, если он приедет сюда с той же целью, что и я, пусть у него останется впечатление, будто я увез с собой… документ. Но вряд ли он приедет. Думаю, он нарочно потерял след Боннаров. – Джастин встал и поклонился. – Примите извинения, отец мой, что я отнял у вас напрасно столько времени.

41

«Отец мой… выслушайте… Леони не… не могу больше…» (фр.)

Кюре положил ладонь на его локоть.

– Как вы намерены поступить, сын мой?

– Если она та, кем я ее считаю, я намерен вернуть Леони ее семье. Как благодарны они будут! Если же нет… – Он помолчал. – Такой возможности я не взвешивал. Но не тревожьтесь, я позабочусь о ней. Пока ей надо научиться вновь быть девушкой. А там – поглядим.

Несколько секунд кюре смотрел ему прямо в глаза.

– Мой сын, я доверяю вам.

– Вы слишком добры, отче! Но на этот раз мне действительно можно доверять. Как-нибудь я привезу Леони повидать вас.

Кюре проводил его до двери, и они вместе вышли в прихожую.

– Она знает, мосье?

Джастин улыбнулся.

– Отче, дорогой мой, я слишком стар, чтобы доверять свои тайны женщине. Она ничего не знает.

– Бедная малютка! Какой она стала теперь?

Глаза Эйвона заблестели.

– Настоящий бесенок, отче, со всей сен-вировской вспыльчивостью, и очень дерзка, хотя сама этого не понимает. Насколько я могу судить, она многого навидалась, и порой я замечаю в ней очень забавный цинизм. А в остальном она то умудрена опытом, то простодушна. То ей сто лет, то, минуту спустя, она младенец. Как и все женщины.

Они уже подошли к калитке, и Эйвон кивнул мальчугану, державшему его лошадь.

Тревожные складки на лице де Бопре немного разгладились.

– Сын мой, вы описали малютку с чувством. Вы говорите так, словно понимаете ее.

– По разным причинам я хорошо знаю ее пол, отец мой.

– Пусть так. Но чувствовали вы когда-либо к женщине то, что испытываете к… этому бесенку?

– Она для меня больше мальчик, чем девушка. Признаюсь, я к ней очень привязался. Видите ли, так приятно иметь в своей власти ребенка ее возраста… и пола… который не думает о тебе плохо и не хочет сбежать. Я для нее герой.

– Надеюсь, вы им и останетесь. Будьте с ней добры, прошу вас.

Эйвон поклонился и поцеловал ему руку с несколько ироничной почтительностью.

– Когда я почувствую, что не в силах более сохранять героическую позу, я отошлю Леони – кстати, я беру над ней опеку – назад к вам.

– C'est entendu [42] , – кивнул де Бопре. – Пока я полагаюсь на вас. Вы позаботитесь о малютке и, быть может, вернете ее родным. Adieu, mon fils [43] .

42

Договорились (фр.).

43

Прощайте, сын мой (фр.).

Эйвон вскочил в седло, бросил мальчику луидор и вновь поклонился, согнувшись почти к самой холке лошади.

– Благодарю вас, отче. По-моему, мы хорошо друг друга понимаем – Сатана и священнослужитель.

– Быть может, вы не заслужили такого прозвища, сын мой, – сказал де Бопре с легкой улыбкой.

– Не согласен! Мои друзья меня хорошо знают. Adieu, mon риrе. – Он надел шляпу и поехал через площадь в сторону Сомюра.

Мальчуган, сжимая луидор, помчался к своей матери.

– Maman, maman! [44] Это был дьявол. Он сам так сказал!

44

Матушка, мама! (фр.)