Тени былого
Шрифт:
– Ба. Он предупредил меня еще утром, – презрительно бросил Леон.
Мадам кивнула.
– Да, и он пришел ко мне съесть пирожка на прощанье, le petit. – Она шумно вздохнула. – Да, у меня на сердце тяжело, что я теряю тебя, Леон, Но ты… ты радуешься, неблагодарный!
– Я ведь никогда не бывал в Англии, понимаете? —извинился Леон. – И так взволнован.
– Ah, c'est cela! [48] Так взволнован, что забудешь толстую старую мадам Дюбуа.
48
А,
– Нет! Клянусь, что нет! Уокер, не хотите пирога мадам?
Уокер выпрямился во весь рост.
– Нет, благодарю.
– Voyons, он оскорбляет ваше искусство, та mere, – засмеялся Леон.
– Уверяю, мадам, ничего подобного. – Уокер отвесил ей поклон и удалился.
– Ну просто верблюд! – заметил паж. И повторил то же герцогу на следующий день, когда они катили в карете по дороге на Кале.
– Верблюд? – засмеялся герцог. – Но почему?
– Ну-у… – Леон наморщил лоб. – Я один раз видел верблюда. Очень давно. И помню, он шел задрав голову и с улыбкой на морде. Ну совсем Уокер. Он был полон такого достоинства, монсеньор. Понимаете?
– Вполне. – Герцог зевнул и откинулся в угол на подушки.
– Вы думаете, мне понравится Англия, монсеньор? – вскоре спросил Леон.
– Будем уповать, что понравится, дитя.
– И вы… вы думаете, что на корабле мне станет плохо?
– Надеюсь, что нет.
– И я надеюсь! – истово сказал Леон. Однако поездка прошла спокойно. Они переночевали, не доезжая Кале, а на следующий день вечером сели на корабль. К большому разочарованию Леона, герцог отослал его в каюту и приказал не покидать ее. Пожалуй, впервые Эйвон переплыл Ла-Манш, оставаясь на палубе. Один раз он спустился в крохотную каюту, увидел, что Леон уснул в кресле, взял его на руки, бережно уложил на койку и укрыл меховым одеялом. Потом поднялся на палубу и прохаживался по ней до утра.
Когда утром там появился Леон, он пришел в ужас, что его господин всю ночь провел на ногах, и прямо высказал свои чувства по этому поводу. Герцог подергал его за кудрявую прядь и, уже позавтракав, спустился в каюту, где и проспал до самого Дувра. Там он проснулся и с надлежащей томной небрежностью сошел на берег в сопровождении Леона. Гастон высадился одним из первых, и к тому времени, когда герцог вошел в гостиницу на набережной, хозяин был весь к услугам его светлости. В отдельной комнате их ждал на столе второй завтрак.
Леон оглядел кушанья с заметным неодобрением и немалым удивлением. На одном конце стола красовался большой кусок английского ростбифа в соседстве с ветчиной и тремя каплунами. Другой конец занимала жирная утка, пудинги и всякое печенье. Между всем этим стоял графин с бургундским и кувшин пенящегося зля.
– Ну-с, мой Леон?
Леон обернулся. В комнату вошел герцог и, остановившись у него за спиной, изящно обмахивался веером. Леон сурово посмотрел на веер, и, прочитав осуждение в его глазах, его светлость улыбнулся.
– Веер не снискал твоего одобрения, дитя?
– Он мне совсем не нравится, монсеньор.
– Ты
Леон покачал головой.
– Ужасная, монсеньор! Она… она barbare! [49] Герцог засмеялся и сел за стол. Леон тотчас подошел к нему, намереваясь встать за его стулом.
– Дитя, заметь, что стол накрыт на два прибора. Садись. – Он развернул свою салфетку и взял нож и вилку для разрезания жаркого. – Не попробуешь ли утку?
49
Варварская (фр.).
Леон робко сел.
– Да, пожалуйста, монсеньор.
Герцог положил кусок на его тарелку, и он принялся за еду – стеснительно, но изящно, как увидел Эйвон.
– Значит… значит, это Дувр, – вскоре сказал Леон вежливо-светским тоном.
– Ты прав, дитя, – ответил герцог. – Это Дувр. Так ты изволишь его одобрить?
– Да, монсеньор. Как-то странно видеть, что все вокруг английское, но мне нравится. Хотя, конечно, не понравилось бы, не будь здесь вас.
Эйвон налил себе в рюмку бургундского.
– Боюсь, ты льстец, – сказал он укоризненно, Леон улыбнулся.
– Нет, монсеньор. А вы заметили хозяина?
– Я хорошо его знаю. И что же?
– Он такой маленький, такой толстый, с таким красным-красным носом! Когда он вам кланялся, я подумал, что он вот-вот лопнет! Так забавно! – Его глаза заискрились смехом.
– Гнусная мысль, дитя мое. Видимо, чувство юмора у тебя довольно черное.
Леон радостно хихикнул.
– А знаете, монсеньор, – сказал он, борясь с неподатливым суставом. – Я в первый раз увидел море только вчера! Оно просто чудесное, только сначала оно у меня внутри все взбалтывало. Вот так! – Он изобразил рукой волнистое движение.
– Мой дорогой Леон! Право, это не тема для обсуждения за едой. Ты вызываешь у меня дурноту.
– Вот и оно вызвало у меня дурноту, монсеньор. Но меня не стошнило. Я очень крепко сжал губы…
Эйвон взял веер и звонко щелкнул Леона по пальцам.
– И продолжай их сжимать, дитя, прошу тебя! Леон потер руку, глядя на герцога с обиженным удивлением.
– Да, монсеньор, но…
– И не возражай.
– Да, монсеньор. Я и не хотел возражать, я только…
– Мой милый Леон, ты уже возражаешь. Ты меня утомляешь.
– Я просто хотел объяснить, монсеньор, – с достоинством ответил Леон.
– В таком случае, пожалуйста, воздержись. Сосредоточь свои силы на утке.
– Да, монсеньор. – Примерно три минуты Леон ел молча, но потом опять посмотрел на герцога. – А когда мы начнем ехать в Лондон, монсеньор?
– Какое оригинальное выражение! – заметил герцог. – Ехать мы начнем примерно через час.
– Значит, когда я кончу мой dйjeuner [50] , мне можно будет пойти погулять?
50
Завтрак (фр.).