Тени исчезают в полдень
Шрифт:
Костя плюхнулся на топчан, влип спиной в неоштукатуренную стену, подобрал даже ноги с пола. Сидел и поглаживал невольно, растирал рукой грудь, точно Серафима вырвала у него, как у Фильки, кусок мяса…
– Вот-вот… Это помни, – сказала она, догадавшись, что значит это поглаживание, и молча принялась за свои дела.
Потом, до самой весны, жили так, будто ничего не случилось.
В конце зимы 1920 года, перед самым распутьем, Серафима снова повела их куда-то. Снова шли ночами, потому что днем можно было утонуть в поплывших неожиданно логах.
Остановились
– Вот здесь будем жить, сколько Бог приведет, – сказала Серафима. – Тут свои все, ничего, спокойно будем жить. Мы с тобой, Константин, для вида – муж да жена. Тарас будет работник наш. Хлеб будем сеять, огородишко садить, – и повернулась в угол к иконам, начала молиться.
– Кто же тут живет-то? – спросил он на третий или на четвертый день у Серафимы.
– Мы и будем.
– Да чей дом-то?
– Чей же еще? Наш.
Больше Серафима ничего не сказала.
Деревушка, спрятавшаяся в зауральской северной глухомани, жила необычной, молчаливой и угрюмой жизнью. Бородатые неповоротливые, как медведи, мужики при встречах не здоровались даже, а лишь осеняли друг друга крестом. Баб и совсем на улицах не было видно. Можно было подумать, что женщин вообще нет в деревне, если бы иногда не приходила к Серафиме то одна, то другая местная жительница. Молодые они или старые – разглядеть было нельзя. Каждая повязана платком так, что видны только нос да глаза. Носы у всех были почему-то острые, как шилья, и глаза тоже – острые, бегающие. К тому же приходили они всегда вечером или ночью, долго шептались с Серафимой в ее комнате.
Костя жил в другой со Звягиным.
– Ну, нар-родец! – каждый раз говорил Тарас, возвращаясь с улицы. – Открещиваются друг от друга, как… И от меня один зверюга крестом сегодня отгородился, словно я черт какой. Одно слово – староверы.
– Балуются тут в лесах людишки-то, – объяснила в конце концов Серафима. – Глухомань, ни царя, ни закона тут. Вот люди и привыкли обороняться.
– Крестом? – насмешливо спросил Тарас.
– А что же… Помогает, – строго ответила на это Серафима.
А однажды Звягин, моргая удивленно круглыми глазами на круглом, как блин, лице, сообщил, захлебываясь от торопливости:
– Тут, в этой деревушке… тетка ейная живет! Понятно?
– Что за тетка? Чья тетка?
– Да ее, Серафимкина… Игуменья Мавра по прозвищу. Она и верховодит тут над всеми, эта игуменья. Сказывают – раньше Мавра свою обитель имела. И та обитель в каком-то Черногорском скиту стояла. А в революцию пошевелили маленько скит – оружие, что ли, там прятали да таких же, как мы, молодцов… Мавра собрала остатки с этого своего Черногорского скита… и с других, тоже, значит, потревоженных, и увела сюда. Понял, куда нас Серафима доставила?
– Да кто это сказывает все тебе?
– А-а… Сошелся я тут… с одним мужиком – Микитой звать.
Прожили они в деревне уже несколько недель, а Костя ни разу еще не видел Серафиминой тетки, не замечал каких-либо старообрядческих
Но однажды, на Пасху, проходя вдоль единственной улицы деревеньки, невольно приостановился возле одного дома – из приоткрытого окна донесся до него торжественный женский голос:
– Поведа нам отец Евстифей, глаголя…
Костя подошел поближе, заглянул в окно. В просторной комнате было полно женщин – все в черном, с наглухо повязанными черными же платками лицами.
Возле стены, на каком-то возвышении, сидела в грубом деревянном кресле с подлокотниками мрачная костлявая старуха с остренькой головой, тоже замотанной в черное. Рядом с ней за столиком над раскрытой книгой склонилась молодая женщина. Она нараспев читала:
– «Идуще же ми путем, видех мужа, высока ростом и нага до конца, черна видением и гнусна образом, мала главою, тонконога, несложна, бесколенна, железнокоготна… весь зверино подобие имеша…»
Костлявая cтаруха пристукнула толстым костылем, чтение прекратилось.
– Неча взоры опускать и лукаво перемигиваться! – с гневом сказала она. – Не откроет Господь глаза ваши – не прозреете. Так понимать надо сие место из Лествицы [3] : вороги наши таково зверино подобие имеша. Вы на своей шкуре звериность сию попробовали. Выгнаны вы с родных мест, с Черногорского скита, в место это гнилое загнаны. Слышу, стенает об нас архиепископ наш Мелентий. Но и сюда, не дай Господь, придут они, бесколенны и железнокоготны… Тогда один спаситель у нас – Господь всемогущий. Молитесь – и он приберет вас, не отдаст врагу глумливому…
3
Лествица – древняя религиозная книга, особенно почитаемая старообрядцами.
Скрипнула дверь, из дома выскочила Серафима, сдавленно крича:
– Костя!.. Константин Андреич!!
Схватила за рукав, потащила прочь:
– Грех-то, грех! Ведь неверующий ты. Как можно! Приметила бы тетушка!!
– А может, я все же… одной с ней веры, – сказал Костя.
– Все равно… Ты же лоб никогда не перекрестишь – шутка ли… Ведь за то спасибо, что приняли нас да терпят здесь…
Серафима тащила его за рукав все дальше и дальше. Когда подошли к своему дому, Костя спросил:
– А за что это такое выгнаны они с родимых мест? С этого самого Черногорского скита?
– Мало ли… – уклончиво ответила Серафима. – Ты вот тоже… далече от дома.
– Так, понятно, – уронил Костя почему-то со злорадством. – А где же отец с матерью твои? Тетку вроде видел. Эта старуха с костылем… она, что ли?
Серафима окатила его холодным взглядом и опять сказала:
– А твои где родители?
– Во-он что… А я думал, отец и мать твои… тоже, как тетка… только и могут святые писания растолковывать…