Тени исчезают в полдень
Шрифт:
– Так что же ты советуешь? К Смирнову, что ли, в постель положить ее? Она-то легла бы, да он не пустит.
Устин шумно выдохнул воздух.
– Зачем ее класть? Пусть напишет в райком заявление, что уже лежала. Смирнов едва услышит об таком заявлении – задохнется. Должен задохнуться. Гнилой он. Сердце-то сразу вспухнет да и лопнет… Вот тебе и…
– Та-ак… Смотри-ка, а?.. – промолвил Демид не столько удивленно, сколько насмешливо. – А я-то думал, что только я один умный…
Демид отвернулся к окну и долго смотрел на глухой заснеженный
– Ладно, Устин. Обдумаю, – сказал наконец Демид, не оборачиваясь. – Иди, скоро солнце встанет. Путь вам не ближний.
Однако Устин не двинулся с места. Он лишь взялся за дверную скобку.
– Только это ведь сегодня же надо! Ведь как можно скорей надо! – умоляюще проговорил он.
– Да я же сказал – обдумаю! – крикнул Демид и на этот раз не обернулся. – Ступай.
Устин был уверен, что Демид опять сосет свою нижнюю губу. С этой мыслью он вышел.
Глава 28
А в эти два дня, пока Устин Морозов бревном лежал дома на кровати и вспоминал прошлое, а потом вместе с женой ездил в Озерки, жизнь в Зеленом Доле шла своим чередом.
Сено из Пихтовой пади вывезли не за два, за один день. В тот же вечер, когда привезли первые три воза, Егор Кузьмин попросил Моторина к утру сделать тракторную волокушу.
– Делай наскоро, только чтобы пару рейсов выдержала, – сказал он.
– Да сгорит, что ли, оно, сено-то? – заворчали плотники, которым очень не хотелось тюкать топорами целую ночь. – Подводами вывезли бы потихоньку.
– Сказано делать – делайте! – повысил голос Егор.
И Захар Большаков одобрил его распоряжение. Конечно, можно было вывезти и подводами. Но Захару, уже хлебнувшему досыта от бескормицы, хотелось как можно скорее сено, свалившееся прямо с неба, перевезти к фермам. «Мало ли что может случиться послезавтра, даже завтра, – думал он, тревожно прислушиваясь, как ноет искалеченная когда-то Меньшиковым рука. – Однако пурга вот-вот задует. Да вдруг на неделю, а то и на две…»
Волокуша была готова к утру. Большаков приказал одному из трактористов заводить трактор.
Митька же почти всю ночь проворочался без сна. Утром встал разбитый, раздраженный.
Плохое настроение не покидало Митьку с тех пор, как Ирина Шатрова, прыгая со скирды, отказалась от его услуг, с той минуты, когда она в ответ на его шутливое предложение: «Зарывайся тогда в сено. Там тепло», – насмешливо, даже ядовито сказала, явно намекая на Варьку Морозову, которую вместе с ним привалило пластом сена: «Да уж ты-то знаешь, тепло или холодно».
Митька сознавал, что злится в общем-то по пустякам, Но оттого, что понимал это, раздражался все более и более.
А в ушах звенел и звенел насмешливый девичий голосок: «Да уж ты-то знаешь, тепло или холодно… Ты-то знаешь…» Черт, будто кто записал Иринкин голос на пленку и теперь крутил и крутил без конца магнитофон.
«Подумаешь… Принцесса зеленодольская!» – как и там, возле скирды, сказал
Конечно, Митька мог бы отомстить кому угодно. Уж он бы расплатился со своим обидчиком так, что тот помнил бы до самой смерти, что люди потешались бы над ним долго, очень долго. Но здесь случай особый…
С распухшей головой Митька пошел в мастерскую.
К обеду он приплелся к ферме («Зачем-то», – как рассказывала Варька Морозова отцу). Туда из Пихтовой пади притащили уже первую волокушу – целых полтора стога. Ирина снова стояла на вершине длинного замета, принимала и укладывала вместе с Клавдией Никулиной сено. Она бросила сверху на Митьку уничтожающий взгляд, облила его гордым презрением. Этого Митька выдержать уже не мог. Он должен отомстить ей немедленно, сейчас же! Но как, как?
Филимон Колесников, Андрон Овчинников и еще несколько человек хлопотали вокруг волокуши, развязывали веревки. У скирды стояла одна Варька Морозова и почему-то ожидающе глядела на Митьку. Он закурил папиросу, но со злостью растоптал ее и шагнул к Варьке. Та быстро глянула по сторонам. Потом дразняще улыбнулась, попятилась за скирду…
Митька догнал ее в три прыжка, схватил за плечи, рванул к себе. Варькины влажные губы скривились, как от боли, она вскрикнула… Варвара вся дышала жаром, только ее мягкие губы были почему-то холодными и горьковатыми. Потом она оттолкнула Митьку и, тяжело дыша, простонала:
– Хватит! Хватит!
Больше Митька ничего и не хотел. Он задрал голову кверху, надеясь увидеть Ирину. Она стояла, отвернувшись, тоскливо сгорбившись. («Должна была увидеть, не слепая же…» – отвечала потом Варька на подробные расспросы отца). Сверху на Митьку строго и испуганно смотрела лишь Клавдия. И Митьке стало вдруг стыдно. Но он крикнул:
– Ну, чего ты? А то спускайся, если хочешь…
– Дур-рак! – кажется, проговорила Клавдия. Он не расслышал, только видел, как пошевелились ее губы.
Митька как побитый ушел обратно в мастерскую. На следующий день Захар Большаков снова заставил его дометывать привезенное вчера сено.
– Что я, стогомет штатный? – запротестовал Митька. – Я тракторист все-таки. Надо вон еще снежные валы нарезать на пятом поле. Везде нарезали, а там чего же? Гляди, последние бураны ударят вот-вот…
– Ладно, ладно! Раскритиковался! – остановил его Захар. – До обеда помечешь сено, а потом цепляй снегопах – и айда…
Митьке очень не хотелось метать сено. Там, наверное, опять будет Ирина. Он, само собой, не жалел, конечно, о том, что сделал. Но все же встречаться с ней сегодня не хотел бы.