Тени исчезают в полдень

Иванов Анатолий Степанович

– А мне, может, нравится, что обо мне с ненавистью думают, – тихо и неожиданно раздумчиво проговорил Фрол, смотря в сторону. Потом погромче: – А мне, может, нравится, что меня не только не любят, а ненавидят? И может, я легче дышу, когда знаю, что меня ненавидят? А?

И, не дожидаясь ответа, медленно повернулся и пошел. Однако Петр Иванович почему-то был уверен: Курганов остановится, обернется и еще что-то скажет.

Фрол действительно обернулся в третий раз. Но того, что он сказал, Смирнов ожидал

менее всего:

– И еще я знаю, почему тебя сам Морозов хочет отвезти до станции.

– Почему же это? – насторожился Петр Иванович.

– Ты не бойся, он не убьет тебя, – скривил губы Фрол и сразу же быстро зашагал, скрылся в переулке. Петр Иванович так и не понял, усмехнулся Фрол или нет.

До тех пор, пока не вернулся с тулупом Устин, Смирнов все думал над последними словами Курганова. «Ну-ну, поглядим, и мне интересно», – решил Петр Иванович.

– Вот. Надевай-ка – и покатим. Лошадка у нас, слава Богу, добрая. Садись давай. – И Морозов развернул тулуп.

– Сейчас. Позвоню только жене, что с десятичасовым выехал, – сказал Смирнов и быстро вошел в контору.

Выйдя через три минуты на крыльцо, он увидел, что Морозов сидит уже в кошеве и держит вожжи.

Лошадь действительно была хорошая. Она с места взяла крупной рысью и быстро вынесла за деревню.

Плохо наезженная дорога шла прямо. Невиданных размеров солнце только-только всходило и еще не оторвалось от горизонта. Петру Ивановичу казалось, что оно катилось километрах в двух впереди по этой же самой дороге. Всего каких-нибудь две-три минуты назад солнце было вот здесь, где они сейчас едут, оно подняло тучи искрящейся колючей пыли, и теперь эта пыль медленно оседала на заснеженное поле.

«Ну-с, что же у тебя за цель?» – все время думал Смирнов, незаметно наблюдая за Устином, ждал его вопросов.

Морозов, помахивая кнутом, сидел, полузакрыв глаза. И было непонятно: или он тщательно обдумывает те вопросы, которые собирается задать, или просто-напросто, забыв про своего пассажира, дремлет? В таком случае никакой цели у него нет…

И тем более неожиданно прозвучал его вопрос:

– Ты, говорят, интересуешься, почему наш утес называется Злат-камнем?

– Да… спрашивал кой у кого.

– У кого же это?

– У Анисима вон.

– И что?

Голос Устина был самым обыкновенным, равнодушным.

– Да что… Толки, говорит, не с елки, а молва не с небес, – неопределенно ответил на всякий случай Смирнов.

– Это как понять?

– Не знаю, не разъяснял.

Устин Морозов сидел в той же позе, чуть полузакрыв глаза. Казалось, он задает вопросы и тут же забывает о них, занятый какими-то другими мыслями.

– Хочешь, я тебе объясню? – стряхнул с себя оцепенение Устин и показал кнутом на утес, мимо которого они проезжали. – Гляди…

Каменная стена утеса,

облитая солнцем, плавилась, горела желтоватым пламенем. Петр Иванович видел это довольно часто. Особенно красочно и долго утес горел весенними и летними утрами.

– Гляди вот, – повторил Устин и начал рассказывать про ежедневное свечение утеса, про легенду о зарытых под каменными глыбами сокровищах. И хотя Петр Иванович все это знал, он не перебивал его.

Рассказал Устин также и о Марье Вороновой, похороненной на утесе.

– От этого, наверно, утес «Марьиным» еще зовут. Но что за Марья, какая она была, я в точности не знаю. Я не здешний, задолго до меня все случилось.

– А откуда же ты родом?

– Я-то? – переспросил Морозов, не поворачивая головы. Он спросил это тотчас же, едва Смирнов задал свой вопрос. Так, пожалуй, решили бы все сто человек из ста, если бы им поручили в это мгновение наблюдать за Устином. Но Петр Иванович наблюдал за Морозовым по-особому, он один наблюдал за всю сотню. И, может, поэтому смог заметить, что Морозов переспросил не сразу, а какую-то долю секунды помедлив. – Я-то из бывшей Тверской губернии, села Осокино. А ты где родился-крестился, если не секрет?

– Есть деревня такая – Усть-Каменка, – произнес Петр Иванович и замолчал, потому что в эту секунду рыжая телячья шапка качнулась и стала поворачиваться. Медленно-медленно. Потом замерла и стала поворачиваться обратно.

Сердце Петра Ивановича заколотилось неизвестно от чего. И что самое страшное – при каждом ударе накалывалось на тонкие холодные иголки. Начинался сердечный приступ.

– И ты, говоришь, освобождал ее от немцев? – глухо спросил Морозов.

– Я ничего не говорю.

– Как же, летом, в конторе, когда дожди начались, рассказывал. Я помню… Невесту еще у тебя там…

– А-а… Освобождал… – морщась от боли, вымолвил Смирнов.

Телячья шапка стала опять поворачиваться.

Однако Морозов на этот раз посмотрел не в глаза Петру Ивановичу, а через его плечо куда-то назад, будто высматривал, не едет ли кто следом. Посмотрел и принял прежнее положение.

Сердце у Смирнова вроде отпустило немного. Он достал платок, вытер с лица испарину и спросил:

– Гонится за нами, что ли, кто?

– Кому тут гнаться-то? – ответил Морозов. – Волчишки у нас водятся, конечно. Но они по ночам только балуются. – И прибавил, не торопясь, с плохо скрываемой насмешкой: – Ты не волнуйся, сердце-то у тебя… Вижу ведь, морщишься. Беречь надо такое сердце…

Но волновался не Смирнов, а сам Устин. Он ерзал и ежился, будто за пазуху положили ему горячий уголь, еще несколько раз поглядел назад.

Смирнов тоже обернулся. Далеко, на самой вершине увала, за который падала дорога, что-то чернело, – кажется, шел лыжник.