Тени исчезают в полдень
Шрифт:
Корнеев поднялся:
– Что же, Захар Захарыч… поеду в Ручьевку, тоже распоряжусь.
– Езжай.
Когда агроном уехал, Морозов сообщил:
– Сегодня утром еще три стога загорелись.
– Надо разваливать и как-то сушить. Больше выхода не вижу.
Захар старался не глядеть на бригадира. Ему казалось, что зрачки Морозова до сих пор неприятно пошевеливаются.
Пообещав подослать на луга еще людей, Большаков пошел к машине.
– Каждый день обещает, а где их возьмет? – спросил неизвестно у кого Илья Юргин. – Сядут, что ли, вместе с Корнеевым на яйца к
– Я тоже сомневаюсь, – ответил ему Андрон Овчинников.
Андрон с детства работал в колхозе возчиком. Каждый день, в летний зной и зимнюю пургу, он куда нибудь за чем-нибудь ехал. По деревне ходил всегда с кнутом. И даже сейчас странно было видеть в его руках не кнут, а вилы.
– Обманывает народ еще… – цедил Юргин, оглядывая насмешливо колхозников. – Все они горазды обещать да работать заставлять…
…Как-то дней через пять после этого колхозники возвращались субботним вечером домой – хоть помыться в бане да просушить одежду.
Уставшие люди входили по одному, по двое на паром, рассаживаясь прямо на полу.
– Все, что ли? – спросил Анисим, готовясь отправить свое судно.
– Митьки еще с Егоркой нету.
– Жди их, окаянных! – заворчал старик.
– Погоди, вон, кажись, Митька бежит, – проговорила Ирина.
Когда Митька зашел на паром, раскисшие его сапоги сердито чавкали.
– Со скрипом обутки. Фертом, Митяй, ходишь, – заметил Овчинников, будто даже позавидовал.
– Гробишь новые сапоги, Митря. Похуже, что ль, нет? – покачал головой Филимон. И спросил у Фрола: – А ты чего не смотришь за парнем?
Фрол Курганов угрюмо глядел на Клавдию Никулину, которая сидела напротив, и будто соображал – она или не она говорила с ним недавно на берегу озера? На коленях у нее лежал платок, в зубах были шпильки. Она брала изо рта по одной и закалывала волосы.
– Ничего, папаша. Мне жениться надо, потому и хожу в новых сапогах, – откликнулся вместо отца Митька и подошел к Клашке. – Подвиньтесь, девушка.
Митька бесцеремонно втиснулся между Клавдией и Варькой Морозовой, дочерью Устина. Положил возле ног веревку, которую неизвестно для чего притащил с собой. Фрол Курганов перестал глядеть на Клашку, медленно отвел глаза.
– Расточительно, конечно, – поддержал Филимона Зиновий Маркович. – За неделю сгниют союзки.
– Ничего, – опять уронил Митька, кося глазом то на Клашку, то на Варьку, – скоро по асфальтам ходить будем. Красота! Сушь и твердость.
Ирина, сидевшая по другую сторону Клашки, не выдержала, фыркнула:
– У него одна забота – как бы чуб не сгнил в такую погоду! Где уж о сапогах еще думать!
Митька пропустил мимо ушей ее слова, наклонился, шепнул что-то дочери бригадира. Варька Морозова, рослая, сильная, с полураспущенными косами, выглядывающими из-под шерстяного платка, которым она была укутана, пугливо отстранилась, скользнула по Митьке печальными глазами и еще ниже надвинула на лоб платок.
– Отстань!
– Вон Егор-то идет, – улыбнулась Клашка.
Митька взглянул на приближающегося Егора, притворно вздохнул:
– Эх… как говорится, с чужого воза средь дороги долой!
Поднял свою веревку, перешел
– Дай-ка прикурить, дядя Илья.
«Купи-продай» ткнул ему чуть не в лицо папиросу.
Такое необычное прозвище Юргин получил не зря. Что-нибудь продавать и что-нибудь покупать было у него необъяснимой и никому не понятной страстью. Стоило Илье у любого колхозника увидеть новый копеечный мундштук, плоскую банку для табака, перочинный ножик, как он начинал ходить по пятам и уговаривать продать неизвестно почему понравившуюся ему вещь. В свою очередь, он постоянно предлагал и настойчиво уговаривал купить у него то кисет, то плоскогубцы, набор пуговиц для нижнего белья или зажим для галстука. Вообще ассортимент товаров у него был велик – от иголки до средних размеров детских резиновых мячей, то есть до тех предметов, которые могли уместиться в карманах.
Дед Анисим отправил паром. Зашлепали волны, ударяясь в промасленные борта карбузов. Разговор угас. Только Митька вел с Юргиным беседу на «божественную» тему:
– Тетка Пистимея говорит, что ты, брат мой во Христе, еще водного крещения не принимал.
Юргин подозрительно покосился на Митьку, чуть отодвинулся, буркнув:
– Тоже мне брат нашелся! Пес шелудивый твой брат.
– Не сподобился, значит, ты еще, – не унимался Митька. – Тетка Пистимея так и говорит: «Глас Божий не достигает души его».
– Отстань!
Все знали, что Юргин похаживал время от времени в баптистский молитвенный дом – «из интересу с любопытством», как он сам об этом говорил.
– А я так думаю, дядя Илья, что глас Божий тебя достиг уже, хоть ты еще и не чуешь этого. Ведь сказано же у пророка Иеремии: «Ты влек меня, Господи, и я увлечен».
– Что ты понимаешь? – усмехнулся Юргин. – Иеремия так говорил, а Иаков иначе. Вот: «В искушении никто не говорил: „Бог меня искушает“, потому что Бог не искушается злом и сам никого не искушает». Тоже читывали и мы когда-то кое-что.
– Эх, дядя Илья! Так ведь Иаков про искушения зла говорит, а Иеремия – о проникновенном гласе Божьем, зовущем к добру, к перерождению духовному. – И, поглядев в глаза Юргину, заключил: – Но я все равно считаю, что ты достоин водного крещения.
– Да отстань ты! – прикрикнул уже с раздражением Юргин. – На черта мне оно, это крещение!
Так ничего и не понял «Купи-продай». Митька хмыкнул и замолчал. А паром между тем был уже на середине реки. Вдруг Клашка толкнула сперва Ирину, потом Варьку, показала глазами на Митьку:
– Смотрите-ка! Смотрите… Чего это он?
«Купи-продай», свесив с бревна ползада, сидел, облокотившись о колени, всем своим видом показывая величайшее презрение не только к присутствующим на пароме, но и еще, по крайней мере, к половине человечества, если не ко всему сразу. А Митька, откинувшись на перила парома, сосредоточенно прижигал папироской его штаны.
Потом Митька стал невозмутимо курить, раздувая струйками табачного дыма занявшееся, видимо, уже место. В глазах его прыгали чертики.