Тени наших дней

Эшли Дьюал

– Она была не против, – наконец, ответил он.

– Разумеется. Она сохла по тебе с четвертого класса.

– Ты к чему это вспомнил?

– К тому, что ты – собачье дерьмо, и это собачье дерьмо пытается рассказать мне, что от меня воняет. Улавливаешь ход моих мыслей?

– Улавливаю.

– Там к чему развел драму?

– Возможно, к тому, что тогда нам было по тринадцать. – Кирилл посмотрел на Ситкова и лениво пожал плечами. – Тогда мозги не работали, а сейчас

вроде как мы выросли и вроде как в состоянии контролировать свои действия.

– Я все контролирую.

– Угу.

– Нужно было спрятать пакет на улице.

– Нужно было.

– Мы вернемся в город? Или так и будем стоять в этом гребанном районе, дожидаясь, пока я постарею? – Женек уставился на друга сердитым взглядом, а потом резко отмахнулся и скрестил на груди руки, словно обиженный ребенок. – Тоже мне философ нашелся, пожил пару лет в столице и достойным человеком стал. Вырос он, изменился, так изменился, что, как только увидел, что педант слюни по Соне пускает, тут же за ней на улицу пошлепал.

– Что ты несешь?

– Истину несу.

– Никуда я не пошлепал.

– Это у тебя на подкорках. Ты себе отчета не отдаешь в том, что делаешь, как выглядишь… Ты всегда получаешь то, что хочешь! Ты и сейчас сюда приехал не просто так, верно? Ты, мать его, самый отменный эгоист из всех, что я знаю, самый очаровательный ублюдок на свете, ты…

Внезапно раздался звонок, и Женек, выругавшись, полез за телефоном. Кирилл почему-то устало усмехнулся. Сделал глубокую затяжку и прохрипел:

– Оставь эту мысль, не откладывай ее слишком далеко, – в его глазах заплясали искры. – Я с удовольствием выслушаю продолжение твоей тирады.

Он действительно заулыбался, но мысленно прокрутил в голове фразу приятеля: «Ты себе отчета не отдаешь в том, что делаешь». Ему уже говорили нечто подобное, и внезапно данные слова зазвучали совершенно иначе. Как паршивая издевка. Был ли он эгоистом? О да, был, разумеется. Как и все люди, населяющие нашу умирающую, хворающую планету.

Но оставался ли он хорошим человеком?

– Солнце мое, повтори еще раз, – нетерпеливо бросил Ситков, – я тебя плохо…

Внезапно Женя замолчал, а затем цокнул так громко, что этот звук еще долго отстреливал эхом по старому салону «Шкоды». Парень взвыл, точно раненое животное, и повернулся к Кириллу, вертя в пальцах потухший телефон.

– Разрядился.

– Не повезло.

– Китайское дерьмо.

– Твое Солнце не успело сказать, зачем оно звонило? – Издеваясь, поинтересовался Кир.

– Она в универе.

– Вот как.

– У Маринки нет привычки названивать мне по сто раз без повода… наверняка, она что-то хотела, и это что-то не может подождать. Дашь телефон?

Бродский почувствовал, как внутри похолодело, выдавил ухмылку, но ответил не сразу.

Затянулся,

чтобы оправдать молчание. Женя прикусил палец, не отрывая от друга взгляда, а Кирилл с неохотой полез в карман джинсов. На долю секунды ему показалось, что он достает острый нож, которым ему вспорют легкие.

– Я парой слов перекинусь, – невнятно пробубнил Ситков, обгрызая заусеницы, – надо же спросить, на кой черт она поболтать решила в такую рань? Если я не перезвоню, мозг мне вынесет знатно, сам понимаешь.

Кир молча включил телефон, посмотрел на дисплей и замер. Четыре пропущенных звонка от мамы, и два сообщения. От нее же. Один пропущенный от отчима. Удивительно, что он вмешался и попытался выйти с ним на связь. Видимо, мама совсем расклеилась.

– Спасибо! – Женя вытер руку о колено и небрежно вырвал сотовый из пальцев Кирилла. Тот даже не успел выругаться, повернулся к другу, а Женек уже стучал по экрану, набирая номер «своего Солнца».

– Наизусть знаешь?

– Что?

– Телефон. Наизусть знаешь номер Марины.

– Ну да, – Ситков прижал сотовый к уху, – куда же без этого.

Удар. Точечный. Острый. Затем еще один. Бродский неторопливо отвернулся и уставился вдаль, слыша, как оглушительно громко и чертовски медленно бьется его сердце. Ничего. Жизнь вразвалочку продолжает расхаживать по улицам, летать по ветру, врезаться в чьи-то спины, прятаться в чьих-то глазах, она не стоит на месте, не оборачивается на крики, не замечает перекошенных лиц. Сжатых рук. Мокрых щек. Сломленных тел. Все в порядке, все отлично. У жизни все просто превосходно. Это у нас проблемы.

– Ага, хорошо, как скажешь, Солнце, я понял,– Ситков откинул назад голову, – да-да, я же сказал, что понял, не тараторь.

Парень сбросил звонок и протяжно выдохнул, но Кирилл не спешил оборачиваться. Все сжимал в пальцах сигарету и даже не чувствовал, что пепел валится на колено, не обращал на это внимания, словно боль, пусть крошечная, не ощущалась во всем теле.

– Ты чего?

– Что?

– Эй, – Женя толкнул Бродского по плечу, и тот с неохотой посмотрел на него. – Прекрати себя так загружать, поэт. Это просто подработка, а не дело моей жизни. Не ожидал, что ты так отреагируешь, честное слово, не ожидал. Знал бы, сто раз подумал.

Подработка, дело жизни? Кир не сразу понял, о чем идет речь, но затем быстро включился в реальность. Выбросил сигарету и, стряхивая с джинсов пепел, проговорил:

– Солнце сегодня доброжелательно настроено?

– Вечно ты язвишь.

– И в мыслях не было.

– Потому что все девчонки к ногам твоим падали. А я пока встретил Маринку, чуть с ума не сошел. Кому нужны такие кудри, а такие широкие ноздри?

– Уверен, проблема именно в ноздрях. Твой болтливый язык не причем.