Тени пустыни
Шрифт:
Алаярбек Даниарбек чуть усмехнулся:
— Двуногая дичь разная бывает… Улар тоже двуногий. А птица.
Аккуратно расправив значок с красным крестом на флагштоке, маленький самаркандец удалился в свой чадыр.
Больному и к вечеру не стало легче. Старик Мерданхалу совсем приуныл. Он сидел на корточках перед белой палаткой и тоскливо посматривал то на трепещущий флажок с крестом, то на чадыры. Из белой палатки доносились вопли и бормотание, а среди чадыров сонно бродили очень красивые и очень грязные хезарейки.
Алаярбек
Алаярбек Даниарбек не расположен был к разговорам. Экспедиция стояла лагерем у хезарейских колодцев Гельгоуз более двух недель, и все, о чем можно было говорить, они с Мерданхалу уже переговорили. Они изрядно надоели друг другу. Восточная вежливость не позволяла, упаси господь, показать это в чем бы то ни было.
Они сидели рядом, ненавидели друг друга и от скуки прислушивались к бреду Джаббара ибн–Салмана. В бреду его, темном, как темная вода Гильменда, как и во всяком бреду, несомненно, крылись бессчетные тайны, но Алаярбек Даниарбек, увы, почти ничего не понимал. Лишь кое–что у него задерживалось в памяти.
«…Плещет, плещется… море… Откуда вы прибыли, сэр… Сэр, волны. Плеск… Где вы путешествуете, сэр?»
Дальше больной заговорил на неизвестном языке, и Алаярбек Даниарбек перестал его слушать. Только глаза его совсем округлились. Он все думал. И вдруг бред больного снова вошел в сознание маленького самаркандца. В бреду Джаббар убеждал кого–то по–персидски:
— Полчища русских… Чингисханы с пулеметами… враги персы! Сэр, отец. Крестоносец, сэр… крестоносец, сэр, с мечом… Лоуренс аравийский, сэр, туркестанский крестоносец… Туркестанский Лоуренс… Туркестанский сэр… Плещется море… Уэльс…
— Что такое крест… кресто… носец? — спросил Алаярбек Даниарбек у подошедшего Орбелиани.
Распаренный дневным сном и спиртом, князь мутно поглядел на Алаярбека Даниарбека и зевнул.
— Крестоносец? А при чем тут крестоносец?
— А вы послушайте! — Алаярбек Даниарбек мотнул головой в сторону палатки.
Послушав, князь решил:
— Бредит. Ужасно бредит. Дай ему пятьдесят граммов спирту. Перестанет чушь пороть.
А Джаббар бредил:
— Караван… Держите караван! С библией завоевали мир… Пейте с чайной ложки цивилизацию… чайная ложечка дальнобойных винтовок… Рядовой Шоу, подойдите сюда… Англосакс Шоу, подойдите сюда… Англосакс Шоу, стать смирно… Любите библию, рядовой Шоу?.. Вы король, господин полковник… король Хусейн. О, Хусейн… Хусейн, где твои легионы? Бисмилля–и–рахмани архим… Встать смирно, рядовой Чингисхан… Стреляй, князь, стреляй… уходят… стреляй по персам… Персы рабы… не верьте… Стреляйте, князь, вон караван… Какие у дервиша глаза… Дайте ему ложечку цивилизации…
И
— Сон — маленькая смерть, — пробормотал Алаярбек Даниарбек. — Во сне человек видит потусторонний мир. У араба плохие сны. У араба нечистая совесть.
Глубокомысленные сентенции Алаярбека Даниарбека не произвели на князя–телеграфиста ни малейшего впечатления. Он напряженно вслушивался в бред Джаббара.
— На каком языке он говорит? — спросил без особого любопытства самаркандец.
Усмешечка покривила губы князя.
— С потусторонним миром он предпочитает беседовать по–английски.
И вдруг улыбка сошла с его лица, и он нахмурился.
— Рядовой Шоу… гхм… — пробормотал он вслух, — рядовой Шоу. Не может быть.
Он отдернул полог и заглянул внутрь. Джаббар метался по постели.
Орбелиани покачал головой:
— Да–с, генацвале. Змея кожу меняет, да сердце змеиным остается…
— Очень прошу! — сказал тоном врача Алаярбек Даниарбек. — Беспокоить больного нельзя.
Сладенько улыбаясь, Орбелиани поднял указательный палец:
— Э, генацвале, знаешь, кто лежит в твоей палатке?
Алаярбек Дапиарбек подозрительно глянул на Орбелиани и, вскинув брови, ничего не сказал.
— Если бы ты знал! Чего тебе только бы не дали за… его голову…
Так и осталось неизвестным, что могли дать и кто мог дать Алаярбеку Даниарбеку за голову мечущегося в жару лихорадки человека, хузистанского араба по имени Джаббар ибн–Салман.
…Стрельба поднялась такая громкая, такая внезапная, что Алаярбек Даниарбек в ужасе бросился к шатру, где лежали вьюки с багажом экспедиции. Едва он успел схватить свой карабин, как взрыв воплей слился с новыми залпами.
Вихрем в становище хезарейцев ворвались всадники.
Разрядив в небо свои берданки, они прикладами погнали всех к развалинам мечети. Визжали женщины, плакали дети. Из перевернутых котлов с шипением разлилось по песку убогое варево. Из прорехи распоротого саблей шатра беспомощно вылезала рвань паласов, тыквенные щербатые бутыли, ручные каменные мельницы, детские люльки. С кудахтаньем по всему стану летали полудикие куры. Скулили собаки.
Выстрелы снова стеганули воздух. Снова поднялся вопль.
И все затихло.
В тишине звенел катившийся по тропинке медный сосуд…
Вдруг завопил протестующе Алаярбек Даниарбек, которого загнали вместе с хезарейцами за кирпичную стенку, в смрад, грязь.
— Не смеете! — кричал маленький самаркандец, насупив свои мохнатые брови. — Не смеете! Я — экспедиция!
И он потряс карабином. В суматохе он забыл, что из него можно стрелять, а налетевшие всадники так торопились, что и не заметили у него в руках оружие.
— Дай винтовку! — быстро сказал низкорослый скуластый хезареец, притиснутый к Алаярбеку Даниарбеку.