Тени пустыни

Шевердин Михаил Иванович

— Англичане, да и все ференги, изгнали из сердца человечность вместе с совестью, — жестко сказал Гулям. — Они охотники за самой ужасной дичью человеком. Еще подлее те, кто служит им…

— О, вы большой шутник, ваше превосходительство. Вы высказываетесь… э… э… недвусмысленно очень… очень.

Движением руки Гулям оборвал разглагольствования господина начальника канцелярии.

— Господин губернатор пишет: временно надо задержаться и не переезжать границу?

— О да!

— В чем дело? У меня же тегеранская виза.

— Стелюсь под ноги вашей милости, господин, но в Сеистане какие–то злонамеренные нападают на селения, шалят на дорогах. Их превосходительство

господин генерал–губернатор обеспокоены. Как бы… э… э… И притом с вами жена, которая э… …в отступление от законов религии… э… э… появляется с открытым лицом, что вызывает брожение среди верующих.

— Ханум — моя жена. И мое дело, как ей ходить.

— Знаю, знаю и не вмешиваюсь. Но белуджи Керим–хана бешеной природы, как бы…

— Довольно! Отправляйтесь, господин начальник канцелярии, и передайте господину генерал–убернатору мою благодарность за беспокойство обо мне и моей жене.

Он нежно коснулся руки ханум, как бы успокаивая ее.

— А теперь, господин начальник, вы свободны. Можете ехать.

Это прозвучало, как «проваливайте!».

— Что вы, что вы! Мой писец джейраном доскачет. А мне позвольте посвятить себя заботам о ваших удобствах и безопасности.

Гулям возмутился:

— Приставлены следить за мной?

— Да разве я осмелюсь! Да как ваше высокопревосходительство могли подумать! Буду счастлив, если скромные заботы… Ни один волосок не упадет с головы вашей супруги. Ваше путешествие по Ирану уподобится прогулке по садам рая.

Он умолк, ожидая вопроса. Но, видя, что Гулям молчит, он согнулся в поклоне и просюсюкал:

— Осмелюсь почтительнейше доложить: генгуб ждет вас и вашу супругу к себе.

— Это еще что значит? Я занят.

— Их превосходительство жаждет лицезреть вас и вашу супругу. Их превосходительство надеется, что вы и ваша супруга не откажетесь воспользоваться его гостеприимством и… и…

— Что еще? — Гулям потемнел от ярости. Он терзался своим бессилием.

Настя–ханум заметила это. Она хорошо знала мужа и, положив руку на его руку, предостерегающе продекламировала:

— «Минует буря и снег — наступит весна, минует засуха — наступит время дождей…»

— Ах, как мудро! Какая глубина! — заверещал начальник канцелярии.

Предостережение подействовало. Гораздо спокойнее Гулям протянул:

— Итак, их превосходительство приглашает нас…

— …выслушать из его уст… э–э… по поводу вашего выезда за границу.

— По поводу заграничных виз?

— Почтительнейше осмелюсь подтвердить, — именно по поводу заграничных виз.

— Где сейчас генгуб?

— Их превосходительство господин генгуб изволят охотиться в угодьях поместья Баге Багу, близ священного города Мешхеда.

Когда посланец генгуба с тысячью поклонов и льстивых улыбок удалился. Гулям почтительно и несколько шутовски поклонился Насте–ханум:

— Если бы не вы, мадам, этот болван уполз бы на четвереньках.

— Я же сказала, за что тебя полюбила. Много гордости и немало еще дикости…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

У красного крыльца

Аромат вина и мяса,

А на дороге лежат

Трупы замерзших людей.

Д у Ф у (V век)

Ворона не насытится, пока падали не поест.

Л у р с к а я п о с л о в и ц а

Доктор не послушался советов «дорогого брата». Поднявшись по скрипучей лестнице, он пощупал пульс Джунаид–хана, дал ему жаропонижающее

и вышел. Он предпочел не заметить набившихся в каморку двух десятков ражих низколобых степняков в помпезных белой шерсти папахах и темно–малиновых шелковых халатах.

Удивительно, сколько в поместье перса Али Алескера толкалось туркмен. Еще со времен аламана, когда столетиями война опустошала север Персии, между персами и туркменами сохранилась вражда. Туркмены не жили в Хорасане. Но, обнаружив, что глава туркменских контрреволюционеров нашел себе приют в сторожевой башне Баге Багу, доктор предпочел не удивляться… Сад, заключавший дом в свои тенистые объятия, поражал воображение великолепными цветниками, водоемами и фонтанами. Руки человека создали среди Соляной иссушенной пустыни рай корана и пророка Мухаммеда. По арыкам обильно струилась вода, вытекавшая, как пяснил управляющий имением, из большого подземного кяриза. Под холмами лет десять назад каторжники, пригнанные в Баге Багу хорасанским генгубом, прорыли десятикилометровую водосборную галерею и вывели на поверхность отличную, кристально чистую воду. Ею оросили свыше восьмисот гектаров садов и виноградников. Управляющий был недоволен работой арестантов. Они так ленивы, требуют палки. Много едят. И к тому же мрут как мухи. Начальник канцелярии генгуба до сих пор не успокоился: сдал он господину Али арестантов девятьсот восемьдесят восемь голов, а получил обратно триста семьдесят шесть. Четыреста двадцать каторжников закончили жизненный путь на землекопных работах от болезней, двенадцать задавило рухнувшим сводом водовыводящей галереи, человек тридцать пристрелили жандармы за попытку к бегству, ну а около двухсот с лишним сбежали… На мертвецов составили акт, а вот беглые и до сих пор числились за имением Баге Багу. Каждый год с канцелярией генерал–губернатора начиналась неприятная переписка. Управляющий не любит вспоминать о кяризе… Еще услышишь из–под земли стоны мертвецов. Нет, пусть доктор лучше полюбуется… Какие арыки! Какие фонтаны, каскады, пруды. Рай! За каких–нибудь десять лет выросли рощи густолиственных деревьев, целые заросли декоративных кустарников. Зелень, прохлада, тенистые дорожки, певчие птицы — все оправдывало живописное название поместья Али Алексера Баге Багу — Сад Садов.

На версту тянулась центральная аллея парка. Но она так внезапно обрывалась, что доктор ошеломленно остановился и только поцокал языком. Парк был великолепен. Но то, что начиналось непосредственно за низкой, кстати уже полуразвалившейся, оградой, поражало прежде всего обоняние. Нечистотами несло от кривой пыльной улочки, шедшей вдоль парка и отделявшей его от домишек селения. Казалось, что сады Баге Багу и селение находятся в разных мирах.

На улочке не росло ни деревца. Приземистыми глиняными холмиками выглядели дома. Плоские крыши их звенели от сухой травы. Рои мух гудели над головой. Мухи лезли в глаза, рот, нос. В грязи слонялись колченогие облезлые суки… Пыль, поднятая ветром с навозных куч, из мусорных ям, несмотря на раннюю весну, была раскалена. Да и знает ли это жалкое селение, что такое весна?

У темной норы–двери мазанки копошилось тщедушное существо с ножками, ручками обезьянки, с темными очками на носу. Доктор удивился: в такой нищете — и вдруг на ребенке очки. Но, приглядевшись, он обнаружил, что никаких очков нет. В глазницы набились серые мухи, а ребенок так обессилел, что и не отгонял их.

— Больные есть? — громко спросил по–фарсидски Петр Иванович, промывая борной глаза малышу. Доктор всегда держал при себе в карманах кителя склянки и пакетики с самыми необходимыми лекарствами.