Тени сумерек
Шрифт:
Конечно, дело портили такие отбросы, как Фрекарт и Болдог. Первое время они были нужны, но сейчас… Сейчас пора отказываться от насилия как от главного инструмента. Учитывая то, что на один случай оправданного насилия приходится десять случаев неоправданного. Фрекарт думает только о том, как набить сундук и брюхо, Болдог… Ладно, Болдог и его волки на какое-то время понадобятся…
Гортхауэр по дороге сюда намекал на то, что легче будет внушить дортонионцам новую любовь, если отнять у них старую, и как будто у него есть способ это сделать… Но Илльо по дороге сюда ничего не знал о секрете Гортхауэра и рассчитывал
«Я люблю тебя, Дортонион», — прошептал он, глядя на восточный берег. — «И ты тоже полюбишь меня»…
— Вот так это делается, почтенный Болдог. И неплохо будет, если ты этому научишься. Потому что мертвый враг — это всего лишь мертвый враг, а живой и правильно использованный — подобен дыханию чумы в лагере противника. Дортонион будет усмирен тем же оружием, каким он оказывал нам сопротивление: личной и вассальной преданностью жителей. Вооруженные силы по сравнению с этим — ничто, ибо оружие держат в руках люди, а людьми движут их страсти. Нужно только найти самую крепкую из этих нитей — и потянуть за нее. Ты переломал бы Беорингу все кости — но не добился бы ни слова. Я, не повредив ни дюйма кожи и плоти, получил ценные сведения о Нарготронде и Дориате, об отношениях между эльфийскими королевствами, и заложил основу одной из грядущих побед.
— Повелитель воинов, — вздохнул Болдог. — Я — всего лишь старый орк, головорез и рубака… Но на этот счет и у меня есть свои мысли, и я тебе их выскажу, если ты мне позволишь. Отправлять Беоринга в Дортонион, как ты задумал — это все равно что кидать дрожжи в выгребную яму. Не спорю, есть люди, которых можно использовать. Большая их часть — такова. Но не Беоринг. Ты же видел его, Повелитель. Он — сумасшедший.
— Ты хотел сказать — одержимый или что-то в этом роде? — вмешалась Тхуринэйтель.
— Молчи, женщина… Пусть будет одержимый. Неважно. Я гонялся за ним три года — и не мог его взять, потому что никогда нельзя было сказать, где он появится и что будет делать. Нельзя было понять, что у него на уме… Хотя бы взять историю его бегства из Дортониона — никто и представить себе не мог, что через Горгорат и Нан-Дунгортэб можно пройти. Что можно укрыться в Дориате… Что можно пойти в Ангбанд добывать Сильмарилл малым отрядом… да еще втравить в это дело эльфийского короля… Когда ты рассказал — я поверил тебе сразу, потому что на Берена это похоже: делать такое, что на уши не натянешь. Но именно поэтому, Повелитель — убей его как можно скорее, насади голову на кол и поставь у ворот Каргонда — тогда, может, он и послужит к нашей пользе.
— Не оставляешь мыслей свести с ним счеты, а, Болдог? — спросила Тхуринэйтель.
— А тебе чешется затащить его в постель? Не волнуйся, после Тинголовой дочки он и пальцем не коснется такой волчьей суки, как ты.
— Заткнись, старый кобель.
Гортхауэр грохнул по столу основанием оловянного кубка.
— Заткнитесь оба, — сказал он. — Я
Женщина бесшумно пересекла комнату, села в кресло, которое покинул хлопнувший дверью Болдог.
— Ты, конечно, доложишь обо всем, что здесь произошло.
Уголки узких, бледноватых губ приподнялись. Женщина кивнула — одними веками.
— А ты бы пожелал это скрыть, Айан'таэро? От Владыки?
— Я не намеревался скрывать этого, — раздраженно проговорил майя.
— Но хотел бы сначала сделать желаемое, а потом поставить Владыку перед свершившимся. Это объяснимо.
— Тебе не понять. — Глаза его сверкнули из-под нарочито беспорядочной копны черных волос — многие, многие девицы в Аст-Ахэ вздыхали по этим волосам; многие юноши тоже.
— Ты хочешь его?
Тхуринэйтель снова улыбнулась одними уголками губ, снова кивнула одними веками.
— Возьми, если сможешь.
Женщина удивленно приподняла ресницы.
— Мне кажется, ты держишь его, используя приманкой эту его эльфийскую любовь…
— Мне нужно, чтобы под конец он был от нее свободен. Не сразу. У него долго не было женщин, поэтому Лютиэн… произвела сильное впечатление. Ты должна оказаться сильнее.
— Это хороший подарок, — промурлыкала красавица.
Рука Гортхауэра черной змеей метнулась вперед, Тхуринэйтель вскрикнула от неожиданности. Гортхауэр рывком притянул ее к себе, глаза его оказались близко-близко.
— Это не подарок, запомни. Если ты возьмешься за это — а ты вызвалась на это добровольно — ты должна будешь добиться своего. И горе тебе, если ты при этом повредишь ему.
Тхуринэйтель немного подумала.
— Я могу брать его только так, как женщина берет мужчину?
— Ты можешь брать его как угодно, — улыбнулся Гортхауэр. — В том числе и тем способом, который тебе нравится больше всего. Но только с его согласия, и никак иначе. И не увлекайся. Он нужен мне живым. Он должен прожить еще долго.
— Он проживет долго… — промурлыкала она. — Если ты мне разрешишь обменяться с ним кровью…
— Не разрешаю! — отрезал Гортхауэр. — Он должен остаться человеком по плоти. До конца.
— А если я спрошу Владыку? И он разрешит мне другое?
— Попробуй только, — глаза Гортхауэра сошлись в узкие щелочки. — Попробуй!
— Учителю кое-что известно о твоих делах, — проговорила Тхуринэйтель. — Как ты думаешь, он может решить, что ты стремишься обойтись без него?
— Ступай и доноси, — процедил сквозь зубы Гортхауэр. — Если Владыке что-то известно, то от меня. Если он вздумает меня допросить, он не узнает ничего, о чем бы я не сообщил сам. Но если я узнаю, что мои неприятности имеют причиной твое донесение…
— Достаточно, — сказала Тхуринэйтель. — Ты меня убедил. Итак, Беоринг мой…
— Да. И если ты испортишь дело, наказание — тоже твое.
Тхуринэйтель кивнула — и выскользнула из комнаты. Легкие ножки не издавали ни звука — только ткань шелестела на ходу.
Берен пил уже три дня. Вина с едой доставляли вдоволь — не для того, чтобы нализаться в стельку, как ему хотелось бы, но вполне достаточно для легкого звона в голове. И уже не так мучительно было сознание собственной низости.