Тени сумерек
Шрифт:
Последняя вязанка. Если завтра они не перейдут Нахар — им конец, сказал Рандир. Они замерзнут здесь.
Аван после долгих попыток все-таки запалил трут. Пламя лизнуло нащепанные прутики, разгорелось ярче. Сделали очаг из двух булыжников, Рандир нагреб снега в бронзовый котелок. Гили уже знал, что на этой высоте кипящая вода все равно не согреет. И — странное дело — ни пить, ни есть не хотелось, хотя он и чувствовал себя вдребезги усталым и совсем больным. Нужно было заставлять себя. Каждый из них должен выпить по котелку воды, если не хочет умереть, сказал Аван.
Жевать и пить воду — это была такая же работа,
— Ты первым, — сказал Аван, когда вода начала шевелиться в котле. Гили покорно принял котелок. Даже благодарность была лишней: сейчас все трое были одно. Они поверили надежде, которую Берен вложил, уходя, в сердце своему оруженосцу. На дне котомки Гили хранил пряжку в виде весеннего цветка, Палантир и самострел — подарок государя гномов. На шее, на крепком кожаном шнурке — кольцо государя Фелагунда. А на дне души у него было слова из песни, которую ярн когда-то сложил. И все они шли сейчас затем, чтобы Руско добрался до того, кто заповедал это им, и сказал эти слова.
В общем-то, любой из них мог бы это сделать — после ухода Гили доверил тайну старшим; но оба горца, не сговариваясь, решили, что гонцом может быть лишь он. Ну, разве что в самом крайнем случае…
Гили ушел ночью, никого не спросясь. Аван и Рандир должны были встретить его в условленном месте, якобы отстав от погони. Они решили никому больше не открывать своей тайны — даже на Нимроса положиться было нельзя. На кого Гили не смотрел, на том видел печать безнадежности. Даже те, кто не верил в предательство Берена, считали, что он мертв — а как же иначе? Гили долго колебался даже в отношении Рандира и Авана — открыться или нет?
…Там уже, наверное, нашли коней и все поняли про побег троих. Погони можно было не бояться — они ушли далеко, запутали следы в Нан-Дунгротэб, а здесь их и вовсе замела вьюга. Но все-таки Гили мучила порой мысль о том, что их тоже теперь сочтут сумасшедшими или предателями…
Он все-таки немного согрелся. Кипяток был достаточно горячим, чтобы привести его в чувство. Аван бросил туда какие-то травки. Вчера у них хватило сил и дров приготовить мясной отвар из солонины. Сейчас все решили, что ну его к раугам. Устали. Смертельно устали.
— А лютню завтра пустим на растопку, если снег не утихнет, — проворчал Аван.
— Не дам! — испугался Гили.
— Не бойся, шутит он, — Рандир хлопнул мальчика по плечу. — Ты что, Рыжий! Мы ж понимаем, что твоя лютня — она вроде эльфийского плаща-невидимки. Ты с ней где хочешь пройдешь. Пей, — он протянул Гили варево: котелок уже совершил полный круг, нужно было допить остатки и наполнить его снегом сызнова.
— Завтра ты, Рандир, дорогу пробиваешь первым, — сказал Аван, вымачивая в тающей снежной каше сухарь. — Потом я. А Руско не будет, он и так еле идет.
— Я могу, — еле ворочая языком, заспорил Гили.
— Утихни, долинник, — Рандир толкнул его в колено. — На перевал нужно будет подниматься первому ползком, а двум другим на веревке. Так что ты пойдешь сзади, и налегке, чтобы сберечь силы. Понял?
Когда хворост догорел, и все трое кое-как напились и насытились, они забились все на один плащ, укрывшись двумя другими, и заснули холодным,
Гили приснился государь Фелагунд. Один, в холодной и темной пещере, закованный в цепи, он ждал смерти. Гили кинулся было к нему на помощь, но чем быстрее он бежал, тем меньше становился — и сам Государь, и пространство, разделявшее их, росли, и вскоре Гили уже не мог охватить взглядом ни свою цель, ни бескрайнюю холодную равнину, что лежала между ними… Но он все бежал и бежал, выбиваясь из сил — пока не упал, зарывшись лицом в снег.
Он проснулся. Снег набился в нос и в рот. Ветер надул на камнях над ними снежную «шапку», а потом смахнул ее на спящих. Аван откашливался, Рандир ругался.
— Ладно, — сказал он, закончив браниться. — Все равно надо уже вставать и идти. Часом больше, часом меньше…
Они шли впереди: Рандир протаптывал тропу в навалившем за ночь снегу, Аван волок все пожитки. Гили налегке плелся сзади. Его рукавицы так и не высохли и взялись коркой льда, и руки он прятал в рукава. Ходьба немного согрела, но голова была еще мутной и тяжелой: ночной сон не принес отдыха.
Когда рассвело, потеплело. Гили увидел, что облака плывут внизу, точно верхушки диковинного леса. Солнце показало свой край — и по облакам, как по воде, пробежала огненная дорожка. Гили ахнул — такая красота распахнулась вокруг него. На мгновение он забыл, как измучено этой дорогой его тело, как болит и кружится голова — зрелище облачного моря, в котором купается солнце, и охваченных рассветным пламенем вершин повергло его в трепет. Даже Аван и Рандир приостановились.
— Истинно велик Единый, Отец богов, — Гили не сразу понял, что это слова песни. — Соткавших небо, отливших землю в горниле, изводящих Солнце из бездны, и Месяц из чрева ночи. Eglerio! — сказав это на одном дыхании, Аван сбросил с плеч пожитки и сказал: — Меняемся.
Рандир поднял мешки и распределил их: два за спину, один — на грудь.
— Эй, малый! — обратился он к Гили. — А посмотри на Небесного Коня!
Гили глянул туда, куда он показывал пальцем: на вершину Нахар, получившую имя в честь божественной лошади, на которой скачет Оромэ-Таурон, Охотник, которого люди зовут Ндар.
Вершина не зря получила свое имя: очертаниями она и вправду походила на благородное животное, вставшее на дыбы и прижавшее голову к шее. Даже острое ухо у нее было — треугольный скалистый выступ, скованный льдом. Ясно, что перевал, проходящий через «спину» этого коня, невозможно было называть иначе как Седло.
Восхищение Гили через миг сменилось унынием: как же они еще далеко! Им предстояло спускаться по гребню почти до линии облаков, а там уже выходить на перемычку, ведущую к Седлу… перевалив через Седло, они будут уже в Дортонионе — но сколько лиг придется идти там до первого жилья или хотя бы лесочка?
Почувствовав его настроение, Рандир хлопнул Руско по плечу.
— Не трусь. Глаза пусть боятся, а ноги пусть топают. Вперед!
На перемычку они вышли куда раньше, чем думал Гили — к полудню. Тучи здесь не скрывали солнца, и Гили скоро согрелся до того, что размотал и снял башлык, широкие завязки которого закрывали лицо, оставляя только для глаз узкую щель. Это была ошибка, которую он понял только на следующий день, когда уже расхлебал последствия первой своей ошибки — не высушенных вчера рукавиц.