Тени таятся во мраке
Шрифт:
— Иногда? Вот это ты выдал, так уж выдал, Михаил Александрович! А кто только что напугал нас «хладным рассудком» своим, а? — тихо рассмеялся Балк, подмигнув Вадиму.
— Василий Александрович, не ерничай, пожалуйста. Я не ко мне применительно, а к дядюшке. Он, когда желает, может себя в руках железно держать.
— Ты тоже можешь, товарищ Великий. И должен. Разве я тебя не предупреждал, чего надо было в данный момент ожидать от матери? Держать удар надо…
Не сомневайся, со временем все перемелится. Но сегодня она и иже вокруг ждали тебя как последнего
— Да, знаю я все! Извините. И не поминайте всуе, пожалуйста. Но…
Ты вдумайся только! Она мне заявила, что никогда не допустит ЭТОГО брака! Что немцы меня окручивают, как глупенького простака. Что я ничего не смыслю в жизни, что я предаю свою Родину, как и ее бедненькую, несчастненькую Данию. Что Гогенцоллерны — это лживая, хитрая и подлая семейка. Что она стала русской и ростила и учила нас для того, чтобы рано или поздно немцы ответили за все!.. И так далее, и тому подобное.
— А ты разве чего-то иного ожидал? Такая вот у тебя маман — Юдифь венценосная…
— Все равно, обидно же! И не за себя даже. Понимаете, она меня будто не слышит и никаких аргументов и доводов обсуждать не желает! Просто — не желает. Категорически. Она во всем права, — и точка. А Николай — сошел с ума. И его, Государя, надо поправлять. А если я не желаю или трушу делать так, как ей надобно и как она от меня требует, то я ей больше НЕ СЫН.
— Ого?! Сразу главный калибр пошел?
— Да, Василий. У меня от такого просто пол под ногами зашатался…
***
Высадив Михаила у парадного подъезда Сергиевского дворца и дождавшись, пока массивные, резные двери за его спиной, сверкнув отблесками фонарного света, плавно затворятся, Василий оценивающе взглянул на Вадика и с улыбкой спросил:
— Ну, что? Ко мне?
— Поехали…
Под негромкое цоканье копыт Невский проплывал мимо кареты своими гранитными громадами, за сияющими окнами которых бурлила, кружила и веселилась вечерняя жизнь столицы победившей империи. На тротуарах было полно народу: кто-то куда-то спешил, кто-то с кем-то раскланивался, кто-то кому-то что-то нашептывал на ушко. Проносились с гиком навстречу лихачи, унося к облюбованным ресторанам и клубам своих седоков — гвардейских офицеров и прочую «золотую молодежь», купцов и адвокатов со свободной наличностью, авантюристов, игроков и дам полусвета…
— Мент родился. Что примолк, Вадюш?
— А что говорить-то?
— Нагоняй не огребешь от Ее Императорского высочества, что не доложился?
— Вряд-ли. Скорее всего, Оленька с сестрой через часок поедут к маман. Думаю, что вести о бурном объяснении ее с сыном до Зимнего уже долетели. Тут с этим быстро…
— Логично. Судя по всему, Мишкин матушку до прединсультного довел.
— Она тоже в долгу не осталась, — Вадим
— Ну, это-то изначально предполагалось, — Василий задумчиво глянул в окно, — Ты же не думал, что романовская камарилья так вот запросто Конституцию да Думу проглотит?
— Проглотить-то бы им очень хотелось, только пока подавиться и лопнуть боятся.
— Это — пока. Пока дядя Вова с Николашей от пережитого страха не отошли. Созреет ли августейшая семейка снова на что-то серьезное — ближайшие недели покажут. А мне на днях в эту Англию долбанную срываться! Зубатов настаивает.
— Но ведь, насколько я знаю, Сергей Васильевич должен был там все подготовить, на случай если бы Вы в Питер не успели, или Николай Вас с собой удержать решит. Да и Михаила лучше бы подстраховать…
— Все так. Но и ехать надо. Дела там серьезные очень, боюсь, не накосячили бы чего наши хроноаборигены. Короче, не решил я пока. А у Мшкина настрой нормальный. Но сможет ли он выдержать такой прессинг, если нынче и любимый дядюшка его в оборот возьмет? Посмотрим, перетрем все, тогда и определюсь…
Скажу честно, Вадим, страшно не хватает умения «дубля» создавать. У Стругацких, в «Понедельнике», помнишь? Может, Вы, ученые, чё-нить придумаете? Разрываюсь ведь.
— Глухо с «дублями», Василий. Думаешь, я сам о таком не мечтал? — вздохнул Вадик, — Я ведь, как в Питер попал, первые три месяца не то чтобы выходных не видел, на сон-то часов пять получалось. И то, много, пожалуй. Если в среднем только…
— В среднем? Это ты хорошо сказал. Мы с тобой точно в среднем… положении. Как Жучка на заборе. С одной стороны дворянская камарилья со всеми понтами. Сдругой — многоуважаемая «Мировая закулиса». С третьей — наши неизбывные «дураки и дороги». А с четвертой — парни вроде Азефа, Савинкова, Чернова, да Владимира нашего, Ильича…
— Тогда уж не на заборе, а на столбе, — уточнил расклады Вадим.
— Ага. На колу… Кол на колу! — как тебе это, — Василий вдруг задорно расхохотался, — А знаешь, что, Вадюша?..
— Ну?
— Адреналинчик-то от всего этого вырабатывается не хуже, чем от рукопашки. Ты просёк, что у нас сейчас права на ошибку попросту нет? И мы, голуба, с тобой, теперь саперы по жизни? Счастливца Петровича я выношу за скобки, как спеца узкого профиля.
Конечно, будь на то моя воля, отработать бы 90 процентов от всей этой банды, глядь — небо сразу чище и станет. Только вот теория и практика глаголят: уберем сразу с доски кучу известных фигур, — в возникшем вакууме напочкуются новые. Те, кого мы не знаем…
Ладно. Выметайся, приехали. Буду тебя, царедворец, с Верочкой моей знакомить.
***
Высокие пристенные часы гулко отбили три удара. Темнота в комнате сливалась с мраком за окнами. Тяжелый, мутный туман висел над городом, укрывая его промозглой сыростью и какой-то щемящей душу, безысходной мглой. С непроглядного ночного неба уныло сеял мелкий снежок с дождем, оставляя на оконном стекле слезные потеки скорби. То ли по почившей в положенный срок зиме, то ли по безвременно уходящему миру.