Тени восторга

Уильямс Чарльз

— Теперь я понимаю, — сказал сэр Бернард, — как удалось втянуть в эту авантюру белую администрацию в Африке. Извини, Роджер.

— Не стоит, — сказал Роджер. — Тут не о чем сожалеть. — Он вдруг резко повернулся. — А ты, Филипп? — крикнул он. — Ты — с ними?

Филипп, стараясь не утратить почву под ногами, произнес:

— Не дури, Роджер, мы не можем не сражаться с африканцами.

— Мы прекрасно можем с ними «не сражаться», — сказал Роджер, и Изабелле показалось, что его высокая надменная фигура подавила всех в комнате, кроме царственной резной черноты сидящего зулуса, — и ты это знаешь. Любовь и поэзия — силы, и эти люди тоже — ты же не станешь это отрицать?

— В самом деле, Роджер, — вставил сэр Бернард, — зачем это противостояние?

Это как-то архаично, сейчас ведь не викторианская эпоха. Если ты чувствуешь, что предаешь «Оду соловью» [36] или что-то еще, согласившись на мой визит к премьер-министру, ты же понимаешь — это только твое мнение, твои переживания. Ну и держи их при себе, мой мальчик, иначе они будут выглядеть провинциально, а провинциальность — это крах и общественного и личного сразу.

Сэр Бернард говорил, не очень задумываясь о смысле, просто надо было говорить, чтобы хоть как-то рассеять атмосферу неуверенности и беспокойства, поселившуюся в комнате. Из-за переплетения лиан вышел на свет человек, и оказалось, что это Роджер. Труба ответила трубам и барабанам, взывавшим к миру из джунглей человеческого существования, и ответила голосом Роджера. Означало ли это, что внутри него поселилась Африка? Война, армии, корабли и оружие — может быть, это всего лишь отсвет подавленных естественных стремлений человека? Следствие мощного запрета, наложенного Европой на возможности другого мира? Она подавляла эти возможности так долго, что они начали забывать о былой независимости? Но забытое может восстать, а старое, оказывается, не всегда умирает.

36

Стихотворение Дж. Китса.

Польша — Ирландия — Иудея — человек. Роджер что-то знал, его голос, споривший и преподававший, иронизировавший и читавший стихи, теперь присягал другим владыкам: в цивилизации наметился раскол. Сэр Бернард взглянул на Изабеллу, но она ничего не сказала. Опершись о каминную полку, Изабелла смотрела в огонь, и лицо ее было очень спокойным. Роджер немного расслабился: сэр Бернард ему нравился, и они часто подшучивали друг над другом. Он сказал:

— Ну что ж, раз ничего не поделаешь, пора нам пожелать всем спокойной ночи и вернуться в Хэмпстед. Идем, Изабелла?

Она повернулась к нему.

— Ну куда же мы пойдем, милый, — сказала она. — Молочнику велели не приходить, и на завтрак у нас ничего нет.

Она говорила совершенно серьезно, но ее губы улыбались, только в глазах стало больше серьезности и грусти. Глаза Роджера погрустнели, встретившись со взглядом жены. Она выпрямилась, словно собираясь идти, но все еще медлила, ведя неслышимый разговор.

— Да, наверное, это будет неудобно, — сказал Роджер, отвечая на ее улыбку, — но ведь и здесь я остаться не могу. — Он обвел взглядом собравшихся. — О, вы прекрасны, дамы и господа, вы просто замечательные! Но вот скажите, заботят ли вас на самом деле творения великих? За эти века вы почти убили их своими оценками, пренебрежительными суждениями, составлениями жизнеописаний одних и изучением других. Что вы знаете об «огромных и могучих существах, живущих не подобно людям»? [37] Великая мощная сила умирает в вас, а вы не хотите ее почувствовать. Что вам Мильтон, что Шекспир?

37

У. Вордсворт, «Прелюдия».

— Если это просто литературный спор… — начал было Кейтнесс.

— Что значит «просто литературный спор»? — сказал Роджер, резко меняя тон. — Называете ли вы ислам простым теологическим направлением? Неужели вы не способны понять любое другое учение, отличное от ваших собственных догм?

— Роджер, Роджер, — пробормотал

сэр Бернард.

— Прошу прощения, — сказал Роджер, — и у вас тоже, сэр Бернард. Но я не могу остаться сегодня здесь. Знаю, это звучит глупо, но не могу. — Он оглянулся на жену. — Но со мной все будет в порядке, дорогая, — сказал он, — даже если ты предпочтешь остаться. Я даже могу пойти и купить бутылку молока!

Изабелла улыбнулась ему.

— Пойдем уж вместе, — сказала она. — Во всяком случае, сегодня. — Она посмотрела на сестру. — Розамунда, ты ведь можешь остаться здесь?

Розамунда резко вскинула голову.

— Остаться? — воскликнула она. — Ты что, возвращаешься? О нет, я не могу. Я тоже пойду.

Все посмотрели на нее.

— Я не просто слушала, — торопливо заговорила она. — Я думала еще кое о чем. Ты уже идешь, Изабелла? Я возьму свои вещи. — Она вскочила. Филипп хотел удержать ее, но она резко отняла руку. — Оставь меня в покое! — крикнула она. — Ты разве не идешь с нами?

Несмотря на несогласие с Роджером, Филипп вовсе не был уверен, вернее, сильно беспокоился насчет своей неуверенности в принятии решения. Он не мог представить себя на стороне Консидайна и африканцев, но когда он думал о противостоянии им, в его чувствах появлялась необычная пустота. Все так перепуталось! До этого он не сомневался в своих моральных устоях: не обманывать, не жульничать, не лгать, кроме крайних случаев, всегда принимать сторону своей страны, быть вежливым с низшими, короче говоря, вести честную игру. Но эта игра не была похожа ни на одну из тех, в которые ему доводилось играть раньше. Нездешняя музыка, мелодия, будоражащая кровь, разговоры Консидайна о любви, призыв сделать то, что он так хотел сделать, — радоваться и жить. Но, конечно, когда Розамунда повернула это все таким образом — нет уж, увольте. Он будет на стороне своей страны, своего долга и своей невесты. Он так и сказал.

— А я думала, ты никогда не решишься! — чуть не рявкнула она.

В это мгновение встал король. Пока между Роджером и остальными разверзалась пропасть, он безучастно сидел, погруженный в свои думы о мести, а теперь вдруг возник среди них, союзник и враг одновременно, темный вихрь смятения, ворвавшийся в их круг. Он поднялся на ноги, и это простое движение заставило Розамунду вцепиться в сестру.

Изабелла чудесным голосом, но совершенно будничным тоном произнесла, успокаивая ее:

— Очень хорошо, дорогая, мы сейчас все пойдем. Возможно, сэр Бернард подаст нам на дорогу кусочек хлеба.

Сэр Бернард, почти ненавидя Розамунду — он вообще не хотел ее здесь видеть, но она захотела прийти, а он, конечно, не мог запретить ей, — сказал:

— И кувшин вина, если потребуется. Иэн, ты утром не пройдешься со мной до Даунинг-стрит? [38]

Пропасть стремительно ширилась. Сэр Бернард осознавал это даже сильнее, чем Роджер, а когда осознал окончательно, то просто перестал о ней думать. Еще немного — и накопившееся раздражение могло бы воспламенить тонкий созерцательный ум…

38

На Даунинг-стрит находится официальная резиденция премьер-министра Великобритании.

Пришлось обратить холодный душ медицинской иронии на себя. Помогло. Во всяком случае, он смог улыбнуться Роджеру и сказать:

— Ладно, иди уж, раз решил. Надеюсь, заглянешь на похороны? Знаешь, пока существуют учения, давай по мере сил получать от них удовольствия. Спокойной ночи.

Утром, предварительно позвонив в приемную премьер-министра, они с Кейтнессом дошли до Даунинг-стрит. Здесь сэр Бернард попрощался со священником, немного подождал в приемной и оказался в кабинете самого Раймонда Зайдлера. Такую привилегию ему даровали с некоторых пор, после удачно проведенной операции на желудке важного государственного деятеля.