Теода
Шрифт:
И однако, многие вещи приходились мне по душе.
За одной подружкой Эмильены ухаживал парень, живший в деревне напротив нашей, высоко в горах, где росли южные сосны; их голубоватые шишки были набиты орешками, похожими на муравьиные яйца. Чтобы полакомиться ими, приходилось отдирать каждую чешуйку, вытаскивать изнутри крошечные ядрышки в коричневых скорлупках и аккуратно разгрызать их. Эти орешки были до того вкусные, что никто не считался с затраченными усилиями. Но воздыхатель подружки Эмильены решил избавить от трудов свою возлюбленную: он присылал ей не просто шишки, которые у нас прозвали «мунетками», но и сам очищал от
Другой парень, родом из Терруа, преподносил своей избраннице темный мед, не пчелиный и не цветочный, а приготовленный им самим из еловой смолы с сахаром; его рецепт он хранил в строгой тайне. Еще один, прекрасный охотник, каждый год дарил своей любимой пять-шесть лисьих шкурок, которые та сшивала вместе, в результате чего получилось огненно-рыжее и очень теплое покрывало на постель, вызывавшее зависть Теоды.
Должна сознаться: эти подарки и терпение, которое в них вкладывали, а также письма с признаниями в любви (однажды Ромена нашла одно такое и показала мне), к которым я относилась с наигранным пренебрежением, возбуждали во мне тайное желание иметь такие же. Я тоже была бы счастлива получить коробку очищенных от скорлупы орешков, и еловый мед, и послание, где говорилось бы о моих «чарующих прелестях» и которое завершалось бы словами, что запечатлелись в моей памяти: «Люблю тебя вечно и бесконечно. Твой навсегда».
«Когда-нибудь…» — думала я.
Однако мне было совершенно ясно, что все эти влюбленные ничем не походили на Реми и Теоду, ни поведением, ни разговорами. Тогда что же?.. Значит, Реми и Теода не любят друг друга? Значит, они испытывают взаимную ненависть, желание причинить друг другу зло? Да… я была в этом уверена. Их связывала мрачная, смертоносная страсть, ужасающее чувство, которое я не могла определить словами.
А что, если это и есть настоящая Любовь?
Я больше не видела их вместе, но, думая о них, вновь и вновь испытывала страх. Они угрожали нам всем… И я опять приняла решение поговорить с Барнабе.
Я нашла его во дворе, где он затачивал косы.
— Ты вечно за делами, — сказала я ему.
— А вот ты не очень-то себя утруждаешь, — ответил он. — После болезни стала прямо кисейная барышня.
— Ну, уж ты скажешь…
— Тебе чего, Марселина? — спросила вошедшая во двор Теода.
— Да ничего, так… смотрю…
Я надеялась, что она уйдет в дом, но она осталась во дворе. Временами она двигалась прямо-таки стремительно, и стоило ей повернуться на цыпочках вокруг своей оси, как ее юбка раздувалась колоколом, приоткрывая белые шерстяные чулки; в этих случаях Равайе говорил: «У Теоды всегда такой вид, будто ей не терпится польку сплясать». На что Барнабе отвечал с широкой улыбкой: «О, моя женушка… она не ходит, не бегает, она танцует!»
— Пойдем-ка со мной, — сказала Теода, — я хочу тебе кое-что подарить.
Мы вошли в комнату. Она достала альбом, положила его на стол, раскрыла:
— Можешь выбрать любую открытку, какая тебе нравится.
— И вы вправду мне ее подарите?.. Насовсем?.. — задохнувшись от волнения, спросила я.
— Ну конечно, — подтвердила она. — Разве что…
— Даже ту, где картинки двигаются?
— Хочешь, бери ее.
Я не колебалась ни секунды. Дрожащей вспотевшей рукой
— Ой, спасибо вам!
— Ну, теперь беги! — сказала Теода.
Я бежала всю дорогу до дома. Для пущей безопасности я укрылась в каморке, где хранили одежду, и там, в окружении платьев и пальто, развешанных на гвоздях под потолком и похожих на безголовых, безгласных и, стало быть, немешавших людей, смогла досыта налюбоваться своим сокровищем. Я дергала за картонный язычок, и передо мной мелькала картинка за картинкой: зеленый сад с кустами роз и неведомыми цветами, горбатый мостик, перекинутый через невидимую речку, дорожка, ведущая к крылечку домика с шестью золотистыми окошечками… Когда я вдоволь набегалась по всем этим аллейкам, под всеми этими цветочными арками и мой взгляд, ослепленный блеском яркой глянцевитой листвы, устал от ее кружевного мельтешения, моя рука выпустила картонку, и волшебный сад сложился сам собой.
На ночь я спрятала это чудо, рискуя помять его, у себя в постели, под тюфяком; утром переложила во внутренний карман юбки.
Но на вторую ночь меня одолело беспокойство. Как же я не подумала об этом раньше! Как не догадалась посмотреть, написаны ли на обороте какие-нибудь слова! Я едва дождалась утра, чтобы проверить это. На обратной стороне открытки ничего не было, ни одно слово не нарушало ее безразличную, чуточку сероватую, слегка запачканную белизну.
А что, если бы я выбрала другую?..
Наверняка Теода не отдала бы ее мне.
XI
БАРНАБЕ
Вот так и вышло, что я ничего не сказала Барнабе. Прошло много недель, прежде чем я решилась снова повидать его. «Если я приду к нему домой, то застану там Теоду, — думала я. — Лучше всего поговорить, когда он будет работать у кого-нибудь в деревне». Днем Барнабе ходил со своим инструментом по домам — чинить старые башмаки или шить новые из кожи, которую выдавал ему крестьянин-заказчик. Я разузнала у Марсьена, в какой день брат придет к нему. Марсьен жил теперь вместе с отцом, почти полным инвалидом, и женой Луизой, тихонькой женщиной, незаметно исчезавшей, едва кто-то приходил в дом.
— В среду, — ответил он мне.
Окрестные луга Терруа сплошь пестрели розовыми примулами, горечавками, ключами святого Петра, лютиками и райскими лилиями. Я завидовала девчонкам, которые могли собирать их повсюду, не боясь наткнуться на Реми и Теоду.
«Ну, ничего, скоро это кончится». Я была убеждена, что, свалив мои терзания на Барнабе, я раз и навсегда избавлюсь от них, как забываешь о грехах, стоит лишь покаяться.
И мне не терпелось очиститься от скверны. Теперь это казалось совсем нетрудным. Страхи, прежде мучившие меня, куда-то улетучились. Я чувствовала, что эти события не имеют ничего общего с моей собственной жизнью, что они происходят независимо от меня.
«Вот разделаюсь с этим и выброшу из головы», — бормотала я себе под нос, переступая порог дома Равайе. Все получалось именно так, как я задумала. Марсьен и его жена ушли в поле, старик сидел на улице, возле двери. Значит, я начну так: «Барнабе, я пришла сказать тебе…» — а дальше все покатится само собой. И он ответит: «Ты правильно сделала, Марселина». А потом я оставлю его одного, лицом к лицу с Реми и Теодой. И с несчастьем, которое обрушу на него. Я была безжалостна.
Я толкнула дверь. Брат уже был тут.